Не собиралась она сдаваться и на этот раз, твердо следуя основным положениям тридцатидневного курса реабилитации своего женского «Я». Основательно озабоченная его состоянием, Нинель Владимировна поклялась держать в строжайшем секрете все, что происходило за пределами вверенной ей бухгалтерии. Конечно, на первый взгляд ее молчание могло показаться проявлением лишь ущемленного женского самолюбия: всегда неприятно признаваться в том, что тебя бросили, променяли на молодую, красивую или даже некрасивую, это не важно. Но на самом деле безмолвие Кунеевской было продиктовано стремлением соблюсти чистоту эксперимента, освободив себя от воздействия чужой жалости или злорадства. И в этом смысле Катина свадьба могла стать прекрасной проверкой эффективности всех предпринимаемых Нинель Владимировной действий еще и потому, что состояться она должна была ровно на пятнадцатый день с момента начала бракоразводного процесса.
«Работает!» – не переставая, радовалась Кунеевская, проникшись атмосферой праздника, и продолжала перебирать в голове различные варианты окончательного выхода из кризиса. «Завершится развод, начну ремонт, а потом – наверстаю все, что упустила: запишусь на йогу, обзаведусь единомышленниками, начну путешествовать…» Ей, конечно, хотелось внести в этот список пару пунктов, связанных с благополучием сына, но она отгоняла эти мысли, напоминая себе о том, что ее главная цель – это она сама. «И никто другой!» – повторяла Нинель Владимировна снова и снова, раскачиваясь в танце под медленную музыку. Она гордилась собой. Гордилась своим умением справиться с отчаянием, настроиться на лучшее, взять ситуацию под контроль и добиться желаемого.
«Вот я и начала выздоравливать», – мысленно похвалила себя Нинель Владимировна и поспешила вернуться к столу, поближе к людям, чтобы разомкнуть искусственно поддерживаемое одиночество. «Горько!» – кричала она вместе со всеми и все время ловила себя на мысли о том, что ничуть не завидует молодым и желает им счастья, большого и долгого. Она бы и продолжала так думать, не подойди к ней новоиспеченная Катя Прахт, бережно поддерживаемая под руку молодым супругом, Яковом Прахтом, в котором Нинель Владимировна неожиданно для самой себя вдруг разглядела своего Юру – Юру Кунеевского, единственного и неповторимого даже в своей человеческой мерзости и многолетнем пьянстве. «Не может быть!» – попыталась она усилием воли отогнать наваждение, обуздать вдруг прорвавшуюся изнутри тоску, но ничего не получилось.
– Совет да любовь, – с трудом выдавила из себя Нинель Владимировна, и слезы навернулись у нее на глаза.
«Напилась, что ли?» – многозначительно переглянулись между собой Наташа и Тоня, а Катя с присущей ей отзывчивостью обняла начальницу и тоже немного всплакнула.
– Это я от счастья, – пояснила Катенька свою реакцию и тонким шелковым платочком убрала черные разводы под глазами.
– И я от счастья, – не задумываясь, солгала ей Кунеевская и, вытерев нос салфеткой с целующимися голубками, торопливо выбралась из-за стола, чтобы через пять минут уйти не попрощавшись.
Выводы, которые извлекла Нинель Владимировна из случившегося на свадьбе, потрясали своей нелогичностью. Всегда руководствующаяся здравым смыслом, она вдруг отказалась видеть в том, что произошло, естественное проявление своей женской природы, не менее естественную реакцию психики на пережитый стресс или доказательство неэффективности используемой методики, и ударилась в мистику. Измена мужа, развод с ним, а также появление в бухгалтерии Екатерины Сергеевны были интерпретированы ею как происки злого рока. А с ним, как известно, спорить бессмысленно: все равно что плевать против ветра, – как бы хуже не было. И хоть Кунеевская решила смириться с положением дел, желание найти виноватого все равно не угасало. И он был найден. И вот теперь Нинель Владимировна, как человек, всегда тяготевший к справедливости, оказалась в самом эпицентре сложнейших переживаний.
Одно из них оказалось связано с попыткой найти баланс в отношениях с Екатериной Сергеевной Прахт, вызывавшей в ней столь противоречивые чувства, что Кунеевская даже боялась быть превратно истолкованной. При виде счастливой Кати Нинель Сергеевна испытывала и зависть, и раздражение, и вместе с тем чувство вины за то, что относится к той предвзято. Когда же маятник в их служебном романе замирал на последней критической отметке, Кунеевская становилась по отношению к Екатерине Сергеевне демонстративно вежливой, по-матерински заботливой, по-учительски назидательной и по-дружески откровенной. Вполне могла уточнить, как часто бреет та ноги и не лучше ли использовать лазерную эпиляцию, хотя, как говорят знающие люди, эффективность последней относительна.
К тому же Нинель Владимировну поджидала борьба другого рода, и была она связана с тем, что Кунеевская все еще никак не могла определиться, как должна выглядеть женщина, открыто заявившая о своем новом статусе: «Разведенная и свободная!»
«Дорого, но мило, дешево, но гнило!» – провозглашала она и действительно не скупилась ни на качественную немецкую обувь, ни на кожаные сумки, ни на костюмы от Катерины Леман… Но при этом, что бы Нинель ни приобретала, все выглядело удивительно старомодным. А ведь Кунеевской хотелось другого! И тогда она шла и покупала себе что-нибудь столь экстравагантное, что в ее образе появлялся некий элемент пошлости, которая ощущается всякий раз, когда смотришь фотографии пожилых дам в кружевном белье из секс-шопа. Нарядившись в какую-нибудь ультрамодную вещь, Нинель Владимировна заявлялась на работу со словами о том, что может позволить себе все, потому что для своих почти пятидесяти прекрасно сохранилась, и это невзирая на отсутствие косметических ухищрений.
Немыслимо короткая юбка сочеталась с замшевыми ботфортами ярко-красного цвета. Кожаные штаны с перфорацией по бедрам – с прозрачной блузкой, густо расшитой пайетками. Но самое интересное, уверенности такой выбор одежды Кунеевской не прибавлял. Наоборот, было видно, что она саму себя стеснялась. И чтобы скрыть это, начинала вести себя демонстративно вызывающе: то хохотала, то рассказывала дурацкие анекдоты… А потом раскаивалась и пряталась в закутке до конца рабочего дня, ссылаясь на плохое самочувствие.
– Мужика бы ей надо! – точно ставили диагноз Наташа с Тоней, а Екатерина Сергеевна от комментариев воздерживалась: уж очень личное. – Да ладно ты, не первый год замужем, понимать должна.
– Первый, – напоминала им Катя Прахт, а те посмеивались:
– Значит, не раскусила пока!
Раскусила, не раскусила – это другой вопрос. Речь не о Кате. «Не должны низменные инстинкты руководить человеческим поведением!» – декларировала Нинель Владимировна на людях и пресекала любые разговоры о том, что будут и у нее еще «отношения с каким-нибудь положительным мужчиной». И не обязательно замуж за него выходить, можно гостевой брак устроить, чтобы к обоюдной радости и никаких грязных носков рядом с ее кроватью. Опять же – Интернет, палочка-выручалочка для одиноких женщин. «Ни за что!» – с возмущением отвергала все доводы Кунеевская и вслух объявляла, что поставила жирную точку на своей сексуальной жизни.
– Это противоестественно, Нинель Владимировна, – вяло сопротивлялись идеологической обработке Наташа и Тоня, но их мнение начальницу не интересовало. В этом смысле реакция Кати для нее была гораздо важнее, но Екатерина Сергеевна Прахт тактично молчала и стеснительно прятала глаза, когда Кунеевская митинговала против сексуального рабства женщин. «Незавидная роль быть мужской подстилкой!» – выдвигала Нинель Владимировна главный лозунг дня и с пристрастием смотрела на своих подчиненных. «Еще какая завидная», – незаметно для Кунеевской переглядывались Наташа и Тоня и презрительно улыбались: «У кого чего болит, тот о том и говорит».
