– До вечера. – Она поправила на нем одеяло и уже через полчаса тряслась в полупустом трамвае, а потом четыре с половиной – в доисторическом автобусе, желтые сиденья которого были любовно исписаны несколькими поколениями пассажиров. В дороге выяснилось, что несколько человек так же, как и она, едут в «Прибрежный», причем в первый раз, а потому волнуются в ожидании благословенного Пронина.
– Давайте держаться рядом, – предложил ей благообразный мужчина в пальто с каракулевым воротником времен ее юности и решительно направился напрямую к водителю и взял с того обещание заранее оповестить о приближении Пронино, после чего вернулся на место и, перегнувшись через сиденье, предельно вежливо поинтересовался, каково семейное положение его спутницы.
– Вдова, – сухо ответила попутчику Лариса и уставилась в окно.
– Надо же! – обрадовался мужчина и, не спрашивая разрешения, перебрался на пустующее рядом с Ларисой сиденье. – Вдовец. Вячеслав, – протянул он ей руку, и Ларисе не осталось ничего другого, как пожать эту влажную, непропорционально скроенную ладонь.
«Свято место пусто не бывает», – усмехнулась она и испытала острое желание сойти на первой же остановке, потому что стало ясно – все бесполезно.
– Отдыхать? – никак не успокаивался обладатель каракулевого воротника, словно не замечая, что спутница не расположена к общению.
– В гости, – через силу выдавила Лариса и посмотрела на часы.
– Скоро уже, – перехватил ее взгляд каракулевый Вячеслав и попытался поведать ей историю своей непростой жизни. – Санаторное лечение – это как ежегодный поход к врачу-стоматологу. Надо себя блюсти и оздоравливать, – проповедовал он прописные истины, от которых Ларисе хотелось заткнуть уши. – Ведь что в старости важно? – Вячеслав немного кокетничал.
– Что? – лениво отозвалась Лариса.
– Са-мо-об-слу-жи-ва-ни-е, – произнес он по слогам и вдруг заговорил по-немецки: – Was wollen Sie? Чего вы хотите? – Этим приемом Вячеслав пользовался всегда, стремясь произвести впечатление на дам. А те, в свою очередь, при звуках немецкой речи робели и смущенно переспрашивали: «Что?» Все, кроме Ларисы, которая пропустила эту тарабарщину мимо ушей. Ломая язык, как иностранец, сосед поинтересовался, говорит ли дама по-немецки.
– Читаю в оригинале, – выпалила Лариса раздражавшему ее спутнику, чем дала понять, что разговор закончен.
После этих слов она показалась Вячеславу особенно несимпатичной, и он утратил к ней интерес. Правда, только на время, потому что, высадившись у Пронино, обнаружил, что остальные дамы – все до одной – его ровесницы.
– Не хочу показаться назойливым, – догнал Вячеслав бодро шагавшую по проселочной дороге Ларису, – но мне кажется, вы чем-то расстроены. Не держите все в себе, облегчите душу. Как знать, может быть, слова случайного попутчика окажут на вас эффект гораздо более целительный, чем консультация врача.
– Я здорова. – Лариса прибавила шагу.
– Разумеется, – каракулевое пальто еще пыталось шутить, – я за вами просто не поспеваю.
– И не нужно, – остановилась Лариса и показала рукой в сторону неспешно бредущих дам. – Мне кажется, вам со сверстницами будет интереснее. К тому же не исключено, что кто-нибудь из них говорит по-немецки. Не уточняли? – дерзко добавила она и снова ринулась вперед.
– Как угодно, – скривился горе-поклонник и остался дожидаться степенно передвигавшихся дам серебряного возраста.
Отбившись от назойливого попутчика, Лариса фактически побежала, не забывая соотносить свое движение со средней скоростью пассажира, известной еще со школы. «Пять километров в час», – бормотала она и то и дело посматривала на часы, стараясь запомнить расположение стрелок. Но внимание ее было столь рассеяно, что всякий раз ей казалось, что те стоят на месте. «Не может быть!» – останавливалась она, чтобы отдышаться, и смотрела назад, отмечая, как увеличилась дистанция между нею и теми, кто сошел в Пронино. Минут через сорок Лариса очутилась в сосновом лесу, сквозь который тянулась узкая асфальтированная дорога, на которой, наверное, не смогли бы разъехаться даже два легковых автомобиля. «Близко», – догадалась она и резко замедлила шаг: чем ближе к желанной цели, тем страшнее.
Красный шлагбаум Лариса увидела издалека. Расположенный между двумя деревянными столбами с соединявшей их металлической надписью «Прибрежный», он показался ей абсолютно смешной преградой между мирами праздношатающихся посторонних граждан и пациентов санатория. «Тоже мне безопасность», – ухмыльнулась она и устремилась к красной перекладине, возле которой маячила фигура бородатого сторожа, при виде которого Ларисино сердце предательски екнуло. «Если это Славка, я умру», – решила она и на полусогнутых подошла к человеку, имя которого знала наверняка.
Лариса не любила вспоминать эту встречу, потому что в ней не было самого главного – радости, которую должны были бы испытывать любящие друг друга люди. И еще в ней не было правды, которая могла бы пролить свет на случившееся и дать ему объяснение. Ничему из того, что сумбурно поведал ей Слава, Лариса не поверила, уж слишком неправдоподобно выглядела история про волшебное снадобье и роковое влечение. На вопрос о том, почему не дал о себе знать, Вячеслав Витальевич Крюков ответил: «Побоялся», а Лариса решила: «Сошел с ума!» И еще она всерьез жалела о том, что поехала в этот чертов санаторий, томимая странными предчувствиями, и обменяла горечь утраты на горечь разочарования. Если бы не дети, Лариса легко отвезла бы мужа к свекрови, лишь бы не видеть эти остекленевшие, безжизненные глаза, лениво следившие за ней с дивана.
– Папа скоро поправится? – с тревогой спрашивал ее Глебка, проводивший рядом с отцом все свое свободное время.
– Скоро, – привычно лгала Лариса. И спрашивала мужа: – Как ты себя чувствуешь, Слава?
– Хорошо, – отвечал тот и рассматривал потолок у себя над головой.
Надежда Николаевна, как когда-то и ее невестка, с благоговением называла сына блаженным и даже беседовала с батюшкой о том, чтобы определить Славу в монастырь хотя бы трудником.
– Сам-то он хочет? – резонно интересовался священник и, не услышав в ответ ничего вразумительного, басил: – Значит, рано.
Но Надежда Николаевна не отчаивалась и упорно ставила сыну по две свечи за здравие, чтобы надолго хватило. И только Лариса никак не могла избавиться от ощущения, что перед ней кто-то чужой, не Слава, а настоящий Слава – там, где ему положено, на кладбище, куда она изредка приезжала и подолгу стояла возле могилы, так и не решаясь снять с креста табличку: «Крюков Вячеслав Витальевич, 1962 года рождения…»
«Давай разведемся», – все время хотелось сказать Ларисе тому, кто жил у нее дома, но, переступив порог квартиры, она тут же забывала об этом. «Как ты, Слава?» – по привычке спрашивала она мужа и отключалась, ответ ее больше не интересовал.
