– Но почему, Хендон?
– Извини, пора идти. Нельзя заставлять их ждать. Поговорим, когда вернусь.
Сомнений не осталось: черный шар и провал!
Самообладание стремительно улетучивалось. Стенстоллер усилием воли постарался вернуться в момент перед катастрофой, которую воображение отказывалось принять, потом сказал себе, что честолюбивая мечта двадцати трех лет жизни только что потерпела крушение, и, наконец, вспомнил о Хильде, доверчиво прильнувшей к груди и заплакавшей от счастья, потому что ее долголетняя верность принесла мужу успех. Он не знал, как принять жестокий и несправедливый удар судьбы, и впервые в жизни подумал о самоубийстве.
Внезапно буря миновала, и Стенстоллер почувствовал себя так, как чувствовал лишь однажды, выпив слишком много старого, выдержанного бренди: холодным, решительным, сосредоточенным на достижении какой-то неведомой цели.
Он ни на миг не усомнился, что черный шар бросил не кто-нибудь, а сам Хадденхем, потому что давным-давно, еще в Оксфорде, сын банкира попытался проникнуть в клуб «Радлингтон», проявив отсутствие сдержанности, приличествующей члену тесного круга избранных.
Прежде чем потребовать сатисфакции, надо выполнить обещание и вернуть Хадденхему табакерку, сказал себе Стенстоллер, потому что всегда считал, что, оставив у себя подарок короля, прапрадедушка поступил, мягко говоря, не по-джентльменски.
Опасное состояние духа миновало бы, не причинив физического вреда, если бы насмешливая и жестокая судьба не сунула ему в руку шпагу – да, шпагу в самом прямом и ужасном смысле этого слова!
В клубе стало душно, и Стенстоллер, решив подождать Хадденхема у входа в парк, спустился в гардероб, где и услышал возмущенный голос Уэстлейка, горячо возражавшего служащему:
– Но что же, черт возьми, я буду с ней делать? Завтра в семь улетаю из страны. Придется дать жене телеграмму, чтобы зашла в клуб и забрала. О, Стенстоллер! Рад видеть! Представляете, переодевался здесь для визита во дворец, и лакей засунул шпагу под ремни саквояжа, потому что внутрь она не поместилась. А железная дорога отправила шпагу обратно, потому что по закону эта штука считается смертельным оружием. Подумать только: церемониальная шпага – смертельное оружие! Ей даже буханку хлеба не разрежешь, а острие как наконечник зонта.
– Отдайте ее мне! – машинально, в ледяном тумане, предложил Стенстоллер. – Возьму домой, а утром отнесу леди Уэстлейк.
Пока баронет рассыпался в благодарностях, Стенстоллер забрал из гардероба пальто и в холле принял от Уэстлейка шпагу. Ремень, представлявший собой широкую кожаную портупею, неуклюже болтался под ногами, и хозяин заметил:
– Можно отстегнуть и свернуть. Вот только найдется ли в карманах вашего пальто место?
В одном из карманов лежала книга, а другой занимала золотая табакерка. Стенстоллер переложил реликвию в нагрудный карман, что не укрылось от взгляда Уэстлейка:
– О, это же вещь Хадденхема, не так ли?
– Да. Вот только Хадденхем улизнул прежде, чем я успел отдать ему семейно-историческую ценность.
Пока прощались и желали друг другу успехов, Стенстоллер не переставал гадать, каким образом родственные связи Гвен могли помешать дипломатической карьере Дерека. Впрочем, ответить на вопрос не составляло труда.
Сжав шпагу ордена Святого Северелла Антиохийского в ножнах, купленных у придворного портного, Стенстоллер покинул клуб и через калитку прошел в парк, на узкую боковую аллею.
Сюда редко заглядывали гуляющие, да и скамеек для парочек здесь не было предусмотрено. Из-за облаков время от времени выглядывала бледная луна.
Что за ерунду говорил о тесном круге отец! Эти люди не смогли остановить войну в Южной Африке. В 1914 году не справились с кайзером, а сейчас презирают Черчилля и в то же время позволяют премьер-министру пресмыкаться перед Гитлером и Муссолини, не говоря уже о японцах! И при этом смеют называть себя «настоящими людьми»! Можно подумать, относятся к какой-то отдельной, особой человеческой породе! Американцы поставили их на место еще сто пятьдесят лет назад: «Мы считаем очевидной истиной, что все люди созданы равными». Ни слова о семейных связях…
– Стенстоллер! – прервал невеселые размышления голос Хадденхема. – Тебе не холодно здесь стоять?
– У меня твоя табакерка. Ты собирался ее забрать.
– О, огромное спасибо! – Хадденхем спрятал табакерку в карман. – Вернемся в клуб?
– Хендон, во время голосования в «Терракоте» ты опустил черный шар?
– Нельзя задавать такие вопросы: голосование тайное.
Луна осветила высокомерное лицо и жилистую шею Хадденхема.
Глава 5
Конец шпаги, видимо, оказался острее зонта. Сначала полицейские решили, что орудием убийства послужил именно зонт – дорогой, тонкий, со стальным наконечником, – а в качестве холодного оружия его использовал человек, умеющий грамотно нанести удар.
Убедившись, что Хадденхем мертв, Стенстоллер вытер клинок о траву, убрал шпагу в ножны и, выйдя через ту же калитку, направился к стоянке машин на улице Пикадилли.
Домой он вернулся после полуночи, когда жена и дочь уже спали, и, вытащив шпагу, заметил, что она с трудом выходит из ножен. Посмотрев на лезвие с расстояния вытянутой руки, Стенстоллер понял, что оно слегка согнуто. Пытаться выпрямить было опасно: удивительно, как шпага вообще не переломилась. Церемониальное оружие изготавливалось из непрочного сплава и сверху покрывалось тонким слоем серебра. Клинок выглядел чистым, но Стенстоллер все же вымыл его и насухо вытер.
«Если меня кто-то видел, тут уж ничего не поделаешь, ну а если нет, то и оснований для подозрений нет».
Подобно всем убийцам, не имеющим отношения к криминальным кругам, он своеобразно оценивал моральную сторону своего поступка: не притворялся, что преступление может быть оправдано, но в то же время считал себя в большей степени пострадавшим, чем виновным. На протяжении тридцати лет Хадденхем развлекался, прикидываясь другом человека, которого презирал, причем вовсе не по этическим мотивам. Стенстоллер обвинял в убийстве самого Хадденхема точно так же, как мужчина обвиняет в своем распутстве хорошенькую проститутку.
Утром, пока он одевался, в комнату вошла Гвен и, не в силах произнести ни слова, протянула газету «Рекорд». Стенстоллер не удивился и принял новость с умело рассчитанной сдержанностью, однако сочувствие выразил вполне искренне, потому что в этот момент стало ясно: свадьба откладывается. Ненависть к Хадденхему нахлынула с новой силой – теперь за страдания дочери.
Когда Гвен ушла, он прочитал заметку:
«Можно утверждать, что ограбление не стало мотивом убийства. В карманах жертвы обнаружено примерно тридцать фунтов – помимо золотых часов на золотой цепочке и дорогой золотой табакерки».
Табакерка! Стенстоллер совсем о ней забыл.
