Уже не в первый раз у Трейси появилось неприятное ощущение, что все люди вокруг совсем не те, чем кажутся.
Северные районы штата Нью-Йорк в это время года особенно красивы, и Кейт Эванс из окна своей спальни в реабилитационном центре наслаждалась восхитительными видами на холмистую местность вокруг. Куда ни кинешь взгляд, всюду поля, покрытые сочной зеленью, и луга, пестреющие полевыми цветами. На лугах пасутся коровы. Тут и там виднеются ограды из штакетника, дубы, а кое-где белеют фермерские дома, обшитые некрашеной вагонкой. Здесь не было ничего уродливого, ничто не нарушало тишину и покой, не вызывало неприятных эмоций; никакой нищеты, болезней, грязи или боли. Собственно, тут каждая травинка росла строго на своем месте. Природа здесь выглядела облагороженной, лишенной всякой угрозы, даже прилизанной, как бывает, когда человек берет все в свои руки и подчиняет ее своей воле. Вокруг покой и порядок.
Да, лучше места не найдешь, и Кейт отдохнула, но теперь настало время уходить.
– Мне бы хотелось, чтобы вы передумали, – снова попытался уговорить ее психотерапевт.
Высокий и худой, с лицом грубым и морщинистым, как берег пересохшей речки, и выразительными, чуткими карими глазами, доктор Уинтер напоминал Кейт отца. Оуэн Эванс умер, когда она только перешла в старшие классы: обширный инфаркт сразил его мгновенно, как молния, попавшая в дерево. Тогда сердце Кейт разбилось в первый раз и постоянно болело, во всяком случае, до тех пор пока она не встретила Дэниела.
– Я понимаю вас, – сказала она доктору Уинтеру с улыбкой. – Но я действительно не могу больше здесь оставаться. Мне совершенно необходимо кое-кого повидать, и я чувствую себя намного лучше.
И Кейт не лукавила, хотя ранее то, что рассказывала врачам и психоаналитикам здесь, в «Вестчестер медоуз», представляло собой паутину полуправды, переплетенной с откровенной ложью. Это одно из преимуществ жизни, проведенной в разведке. Стоит только осознать, что означает глубоко законспирироваться – стать кем-нибудь другим ради собственной безопасности и безопасности других, то быстро обретаешь способность держаться за эту другую личность железной хваткой. Даже под гипнозом Кейт могла быть той, кем нужно в данный момент, а когда наступало время сорвать маску, могла выйти из образа, даже не оглянувшись.
Дэниел говорил, так змея скидывает кожу.
Алтея была необходимым прикрытием, ролью, которую ей требовалось играть, но настало время выйти из роли. Звонок Хантера Дрекселя запустил процесс. Здесь, в «Вестчестер медоуз», Кейт его завершила. Таблетки помогли. И психотерапия тоже. И сон. Но основным фактором стал Дэниел, приходивший к ней во сне: «Ты должна простить себя, Кейт: все совершенное тобой было ради меня, ради нас, но теперь нужно выбросить все из головы. Двигайся дальше».
Дорогой Дэниел! Она до сих пор так сильно по нему тосковала, что трудно дышать.
Она могла расстаться с Алтеей, со всем, что та натворила, но двигаться дальше не могла, пока не встретится лицом к лицу с Хантером Дрекселем, пока не замкнется круг.
– Куда вы намерены отправиться? – спросил Билл Уинтер. – Если планируете остаться в Нью-Йорке, я бы хотел видеть вас у себя по меньшей мере раз в неделю. И еще было бы желательно, чтобы вы снова начали регулярно посещать Люси Грей. Не позволяйте себе снова катиться под откос. Это проще, чем вы думаете.
– Не позволю. – Кейт обняла доктора и застегнула сумку. – И обещаю посетить вас обоих, когда вернусь.
– Вернетесь? – Доктор Уинтер нахмурился. – Куда же вы собрались?
Кейт улыбнулась.
– В Европу. Как я уже сказала, мне необходимо кое с кем повидаться, причем давным-давно.
Салли Файерс съежилась под зонтиком и закурила очередную сигарету.
Шел дождь, а ведь она даже не в чертовой Англии! Очевидно, паршивая погода преследует ее повсюду. В точности, как и невезение. А может быть, дело в паршивом выборе?
Паршивая жизнь.
Паршивые мужики.
Салли знала, что ей не следовало сюда приезжать. Она стояла возле замка Шимэ, одинокая туристка в этом древнем провинциальном бельгийском городке всего в нескольких милях от границы с Францией, и ощущала полнейший, унизительный идиотизм своего положения.
Что, если Хантер так и не появится?
Или вдруг появится, но навлечет на ее голову кучу неприятностей, причем не просто неприятный разговор с редактором, а настоящих, которые в последнее время стали его уделом: с похищениями, пытками и убийствами, а потом бросит ради другой женщины, другой статьи?
Разумеется, теперь у Салли есть собственный материал для публикации. Устав ждать, когда Хантер поделится с ней своими сенсационными новостями, она последние два месяца занималась собственными изысканиями в грязном мире фрекинга. Это будет первая статья, которую она напечатает самостоятельно, если ее не уволят из «Таймс» за последнюю самовольную отлучку. Ирония заключалась в том, что эта статья будет лучшей из всех, что были написаны ею за последние годы, но Салли знала себя слишком хорошо и понимала: она здесь вовсе не из-за этого. Как всегда, к Хантеру Дрекселю ее тянула не голова, а сердце, ее глупое, слабое женское сердце.
«Я себя ненавижу».
Хуже всего, Хантер даже позвонить не удосужился, хотя ждал от нее помощи, а попросил позвонить какую-то девушку Элен, наверняка очередную наивную юную потаскушку, которую подцепил.
– Ваш друг очень болен, – сказала тогда девушка на ломаном английском.
– Друг?
– Да. Вы знаете, кто. Он не хочет ехать в больницу, а хочет, чтобы вы встретились с ним в Бельгии.
Салли пришла к выводу, что эта девушка, Элен, подобрала Хантера на улице в Париже (очевидно, его ранили на Монмартре) и по его просьбе вывезла из Франции. Вероятно, не последнюю роль сыграли деньги. Как бы там ни было, девушка согласилась, но потом что-то пошло не так. А теперь, когда его рана воспалилась, девушка запаниковала.
– Он меня пугает: говорит… безумные вещи. Я должна вернуться в Париж, но если бросить его одного, он умрет.
Как полная идиотка, Салли внезапно поняла, что уже соглашается на встречу на территории замка Шимэ рано утром в понедельник. И теперь она здесь, а Хантера, черт бы его побрал, конечно, тут нет.
Чтобы убить время, она начала играть в «если…»: «Если он не появится в течение ближайших десяти минут, я ухожу; если хочет, чтобы я помогла, ему придется поделиться со мной своей историей, а я уж позабочусь, чтобы моя статья вышла первой; если хочет, чтобы мы вернулись домой вместе, я немедленно его заткну: мы ни под каким видом, никогда…»
Она услышала маленькую голубую машинку раньше, чем увидела. Та взбиралась на холм, как мул-астматик, двигатель под дождем сипел и плевался. Салли стояла снаружи у стены замка, в нескольких метрах от пустой парковки, на которой одиноко мок арендованный ею автомобиль. Парковка располагалась в самом конце длинной извилистой подъездной дорожки, и, чтобы не продолжать мучительный подъем, голубая машинка остановилась на полпути наверх. Салли увидела, как тощая блондинка в джинсах и мягкой фетровой шляпе спрыгнула с водительского сиденья, вытащила из багажника небольшую спортивную сумку и бесцеремонно швырнула на ее обочину. Каждое ее движение, каждый жест были дергаными, лихорадочными.
