Мне вдруг стало так тоскливо и горько, что защемило сердце. Она говорила о Вьетнаме. При одном только воспоминании о нем у меня до сих пор перехватывало дыхание — причем совсем не так, как было тогда, когда мы с Беллой обменялись брачными обетами.
— Но…
— Барбадос — это, конечно, очень мило с твоей стороны, — прервала она меня, — и я очень ценю твое предложение, но, думаю, куда важнее взглянуть в лицо прежним демонам и в конце концов забыть о них… вместе. Вдвоем.
Она была права.
— Ладно, — согласился я. — Вот только я не уверен, что Нам
[11] станет подходящим местом для медового месяца.
Она поцеловала меня в щеку.
— Пока мы вместе, какая разница, где именно мы находимся?
Я поцеловал ее в ответ, ощущая возбуждение и страх… И тошноту. Рак грыз и подтачивал меня изнутри.
Глава 6
После незабываемой ночи я проснулся ни свет ни заря, но Беллу будить не стал, оставив ее досматривать сны, и в тусклых предрассветных сумерках долго рылся в стенном шкафу в коридоре, прежде чем сумел отыскать старую картонную коробку из-под обуви. В ней лежала всякая всячина, дорогая мне как память: серебряный доллар, жемчужная сережка, цветная зарисовка меня с внуками, лапка белого кролика и небольшая деревянная шкатулка с моим сокровенным секретом — посланием для Мэдисон и Пончика, которое они получат, когда меня не станет. Были здесь и два письма: одно, написанное мною Марку Сузе много лет назад, и второе, которое я получил от Дьюи несколько лет назад. Покачав головой, я вернул письмо Дьюи в коробку вместе со всем остальным.
Сидя во влажном от росы деревянном кресле, я принялся читать пожелтевшее письмо, написанное мною давным-давно павшему товарищу:
Дорогой Марк!
Трудно поверить, брат, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы вместе служили в Наме… целых десять лет после твоей смерти. Мы были пехотинцами, и потому на нашу долю выпали все ужасы, какие только можно и нельзя себе представить. Нас называли «Команда мечты», хотя то, что нам довелось пережить, напоминало скорее ночной кошмар. Вернувшись домой, я обнаружил, что наши взгляды на Вьетнам разительным образом отличаются от тех, которых придерживаются наши соотечественники. Уверен, что очень немногие из них знают о растерзанных детях, которых мы там видели, и еще меньше — осознают реальную цену свободы. Знаешь, я им завидую. А еще мне жаль, что мы с тобой так и не поговорили о боли до того, как ты ушел навсегда.
Во время боев погибло много друзей, а еще больше было нарушено обещаний теми, кто отправил нас в джунгли. Хотя я и вернулся домой с виду целый и невредимый, в душе у меня накопилась такая ярость, что она стала для меня непосильной ношей. Кое-кто говорил: «Ты служил своей стране». Я бы хотел, чтобы эти парни своими глазами увидели, что там творилось на самом деле.
Вернувшись, я прихватил с собой с войны сувенир под названием ПТСР
[12], а заодно и кошмары, воспоминания, депрессию и бессонницу. Кроме того, меня мучили дикие головные боли и загадочные проблемы с пищеварением. Но, согласно заключению Управления по делам ветеранов войны, все мои проблемы никак не связаны с военной службой, посему на помощь я рассчитывать не мог. А потом я вспомнил тебя и мне стало стыдно, что я вообще посмел жаловаться.
Еще до того проклятого дня я чувствовал, что в джунглях тебе пришлось тяжелее всех нас… особенно когда ты пытался оказать первую помощь тем вьетнамским детишкам, которые все-таки умерли от ран. Эти жуткие картины преследовали меня долгие годы. Мне остается только молиться, чтобы они оставили в покое и тебя.
Когда мы вернулись домой, «Команда мечты» распалась, мы потеряли друг друга из виду и встречались только на редких торжественных мероприятиях. Просто нам было легче не видеть лица, которые напоминали о нелегких пережитых временах, — и не имеет значения, как сильно мы любили тех, кто за этими лицами скрывался.
Марк, можешь мне поверить, что понадобились годы для того, чтобы понять: в тех проклятых джунглях я ни на миг не оставался один. Пожалуй, это величайшая трагедия, которую мы вынесли из Вьетнама. Никто из нас не должен был страдать в одиночку. Тем не менее все мы испытали эти прелести на собственной шкуре.
Я все еще молюсь о том, чтобы смерть принесла тебе мир, покой и освобождение от своих демонов. Я пишу это, чтобы ты знал: ни я, ни все остальные тебя не забыли.
Я люблю тебя, брат. Скоро увидимся.
Твой товарищ навеки,
Дон ДиМарко
Сложив письмо, я вновь задумался о разрушительном действии, что оказал на нас Вьетнам. Хотя блестящие медали давно потускнели, война до сих пор не закончилась. Я изо всех сил старался забыть прошлое, но в тот год моей жизни я оказался в эпицентре урагана, который оторвал меня от всего, что было мне дорого, и который до сих пор бушует у меня внутри, калеча и уродуя душу.
Подняв голову, я увидел, что на пороге стоит Белла и смотрит на меня.
— Ты права, — сказал я. — Мне и вправду нужно вернуться в Нам, чтобы примириться с ним.
Незаживающая боль мешает росту и угнетает душу, и все это продолжается слишком долго.
— Пойду поищу подходящий рейс, — сообщил я.
Она кивнула и вернулась в дом.
Я поднялся вслед за ней, но, прежде чем подойти к компьютеру, заглянул в коридор и вытащил из шкафа чемоданы, с которыми мы ездили в Мартас-Винъярд. «Хотя я очень сомневаюсь, что эта поездка окажется столь же приятной», — подумал я.
* * *
Мне почему-то показалось, что полет длился куда дольше, чем раньше: от Нью-Йорка до Анкориджа на Аляске мы летели семь часов. Перелет до Тайбэя отнял у нас еще одиннадцать часов. И уже оттуда мы еще пять тревожных и напряженных часов летели во Вьетнам. Единственным светлым пятном в этом утомительном путешествии стала посадка на самолет в Нью-Йорке. Я вдруг заметил трех американских солдат в камуфляжной песочной форме, сидевших на диванчике. А через полчаса после взлета трое пассажиров первого класса предложили поменяться с ними местами в знак благодарности. И каждый раз при виде солдат, пробиравшихся в переднюю часть самолета, сердце мое переполняла вновь обретенная гордость.
— Похоже, кое-что изменилось с тех пор, как ты вернулся с войны, — прошептала Белла.
