Над царством людей и животных – бесценные стопы Будды, чудотворная сила ста восьми бусин в четках Гаутамы, сто восемь признаков Бога – схема бытия, шифр высшего сознания, код вселенской алхимии. Девяносто чедди в архаичном Ват Пхо охраняют золотого колосса, что недвижен возлежит в преддверии в нирвану, предоставив рассматривать перламутровые письмена на ногах своих, – сто восемь сияющих тайной ячеек. В каждом отсеке вскрыто мироздание, сто восемь явленностей Просветленного. При сложении цифр вновь рождается магическая девятка. Число, обреченное самовоспроизводиться. Неизменно. Неизбывно. Магическое число, которое, будучи умноженным на любое другое, всегда возвращается к себе же. Число девять – последнее перед пустотой. Или перед бесконечностью. Перед бегом по кругу. По эллипсу.
Старый город удивил чистой правильностью квадрата в плане, ограниченного по периметру остатками крепостных стен и рвом, по сей день полным воды. Квадрат оказался не слишком велик, но и не мал: чтобы обойти его храмы требовались ежедневные усердные прогулки, сулившие в награду восторг, сладкое гудение в молодых ногах Сандры и, как следствие, крепкий сон. Старик не длительно сопровождал любознательную воспитанницу, давал советы и наставления по осмотру архитектурных сокровищ тайского буддизма, потом усаживался с книгой за чашкой кофе в тени какого-нибудь полуевропейского ресторанчика с орхидеями и ручьем под крышей, дожидаясь ее на очередной обед или ужин. Сандра возвращалась, демонстрировала поток фото и видео, отснятых на новую Sony, взахлеб сыпала терминами, датами, названиями: «Ват Чианг Ман, да-да не Май, а Ман, не идентично названию города. А рядом с Чеди Луанг, где колоссальная полуразрушенная ступа, – Ват Пхан Тао, там и вихарн и чеди из резного тика, полностью! Ват Пра Кхао с Буддой стоящим, и еще Ват Сом Мун Муанг…» Она подглядывала в записи в крошечном блокнотике с изображением улыбающегося из-под задорного хобота Ганеши на кожаной обложке:
– Вот, Ват Пун Охн – сегодня мы пойдем туда обедать: местные кулинары-торговцы превращают его ежедневно после трех часов в огромную столовую.
Необъятный двор храма заполнен тяжкими древесными и каменными столами и лавками, врытыми в землю, и легкими переносными столиками и стульями, жаровнями, плитами, ступками для размалывания специй и трав, чугунами, миксерами, плоскими сковородами, фруктами, зеленью, тестом, рыжим от соуса разделанным мясом, мелко рубленной курятиной в кусочках паприки, рыбой в фольге и без нее, креветками, погружаемыми в кляр, осьминожьими щупальцами, потрошками на деревянных палочках, кудрявыми пельменными ушками с овощами, хрусткими блинчиками, начиненными загадочной смесью, сладким картофелем – бататом, десертами из тапиоки, пончиками па нон го с пандановым зеленым кремом, что запивают шоколадным соевым молоком, душными рыбными соусами нам пла и падаек, лапшой, перемешанной с яичным желтком, пророщенными бобами и порубленной на квадратики капустой, крохотными подслащенными кокосовыми лепешками в форме половинки луны, перепелиными яйцами в тестяных чипсах, специями и кислой тамариндовой пастой, и еще многим, чего вкусов и названий Сандра не знала. Здесь, пройдя по кругу для знакомства со всеми съестными вариациями, они со Стариком выбрали для пробы чиангмайское блюдо кау соп – ароматный густенный суп с обжаренными цыплячьими голяшками и грибами.
Насытившись и запив пряное блюдо фрешем – смесью арбуза с мелко рубленым льдом и сахарным сиропом, они отправились пешком в Ват Чеди Луанг, провожать уставшее солнце.
Сложенная в конце четырнадцатого века из бежевого узкого кирпича и разрушенная, то ли через полтораста лет мощным замлетрясением и ураганом, то ли позже бирманцами, или наоборот, пушками аюттайского короля Таксина, который отвоевывал Чианг Май у бирманцев в восемнадцатом веке, глыба рыжела, впитав в себя закат, горбилась, кренилась, буравя острым сломом верха склоненное бронзовое небо. Ниже махина сыпалась отреставрированными ярусами, стекала к подножью парами седых многоголовых нагов по сторонам света. Помпезных крутых лестниц меж спин змеев было две – с востока и запада, а с севера и юга вместо них гладко скатывались колоссальные дороги. То ли с этих сторон никогда не было ступеней, и всегда были широкие пролеты, горки, будто рассчитанные на то, что рано или поздно здесь выпадет снег, и можно будет съезжать по обледеневшим каменным трассам, то ли ступени так и не восстановили после давнего катаклизма. Там, наверху, с востока, в небольшой нише по утрам зоркому глазу показывался утаенный Будда сидящий. Его охраняла вереница гигантских слонов, выходящих из стен с четырёх сторон по три, и еще по одному с каждого угла. Так было пять веков назад. Теперь же некоторых слонов не осталось на выступах вовсе, и кирпичная кладка сомкнулась, будто заставила отступить их внутрь стен, навсегда замуровав, повелев вечно жить в тяжком заточении. А может, наоборот, двинулись колоссы вперед из-под сломленных стихией или воинственным человеком стен, мерно спустились по ступеням и ушли через гибнущий город в джунгли. Те же слоны, что остались охранять статую и саму чеди, одни в целости, другие, потеряв хобот, бок или ногу, выдвигались и теперь наполовину туловища из стен, будто выходя из них волшебно, будто умея проходить сквозь них.
Старик неотрывно смотрел на слонов, что выходили из кирпича в медные горячие облака, смотрел, о чем-то сердито размышляя, так казалось Сандре, и она не окликала его, ждала.
Прежде чем покинуть храмовый комплекс, они прошли между монашескими кути вглубь территории, чтобы полюбоваться на Будду лежащего. На десяток метров протянулось изваяние в специально построенном для него павильоне. Голова длинным, мудрым ухом прижата к ладони на подушке, сияющее кружевное одеяние оставляет открытыми ровненько сдвинутые ступни, золотые и гладкие.
– Пустые стопы, в отличие от инкрустированных перламутром ступней гигантского Будды лежащего в столичном Ват По. Тебе непременно надо будет туда съездить, полюбоваться изображением ста восьми личных аспектов Будды Сиддхартхи Гаутамы Шакьямуни, воплощенных в предмете, растении или животном, или ста восьми томов слов Пробужденного нашей эры, после которого будет только еще один. И здесь, и там глаза Учителя полуприкрыты, на губах витает улыбка, – проговорил, будто пропел, Старик.
Стройное мягкое тело Просветленного под изысканной золотой сетью наряда покойно, статично. Есть ли в сем облике мужские черты? Есть ли женские? Как точно передано отсутствие этой определенности, пустоты ее смысла. Нечто вмещающее в себя и то и другое, нечто необъятное, неизъяснимое воплотилось в золотом колоссе. Дремлет ли Будда? Витает в мечтах? Наслаждается отдыхом? Нет. Просветленный ускользает в паринирвану – высшую стадию покоя. Величественный момент угасания сознания, полный, всеохватный отказ от чувств и переживаний, следовательно, от страданий. Уход. Выход. Окончательная завершенность круга перерождений. Сознание перестаёт быть.
О, как далеко это от меня, как я далека от этого.
Нет ни малейшей веры в то, что я могла бы прийти к осмыслению этого пути как единственного, к чистоте и высоте понимания верности этой доктрины.
В вихарне я останавливаюсь у одной из колонн столь гладких и безызъянных, симметрично расписанных золотом по темному лоснящемуся фону, что кажется, явились они сюда по какой-то космической воле, не рукотворно, но по велению высших сил или, на крайний случай, инопланетного разума. От объемов вихарна захватывает дух. Мои босые ступни холодит полированный камень. Старик рукой зовет меня к выходу. Обулись, вышли в вечер.
