– Курупита, человек должен управлять собой сам. Должен уходить от этого мира управы, суеты, пустоты. В медитации человек способен соединиться с высшими законами, влиться в них. Это ли не совершенствование, научиться соединяться с чистой энергией, научиться уходить от пустых желаний, стремлений?! Будда не отвечает на вопросы о первопричине и цели мировых страданий, Будда учит тому, что именно и как надо делать, чтобы понять истинную суть бытия. Начало – тайна. Ибо знание этого не способствовало бы уничтожению похоти к богатству, к сладострастию, не вело бы к упразднению тленного. Человек должен отказаться чувствовать, чтобы не желать.
– Умереть?
– Нет же, ты прекрасно понимаешь, что смерть не ведет к совершенствованию: умрешь, снова вернешься. Ты же в круге сансары, он не имеет конца, покуда не вырвешься из него, духовно просветлев. Алчность к счастью – ничтожная иллюзия.
– Да, мы алчем счастья. Это бесспорно. Но просто невозможно представить себе, как от этого можно отказаться! От желания счастья, любви, радости! И еще: если начало – не просто скрываемое нечто, если действительно отсутствует начало, значит, отсутствует творец и его замысел? Или отсутствие начала предполагает отсутствие конца? То есть это и есть бесконечность? – От такого открытия я была вынуждена присесть, отложив несессер с купальными принадлежностями.
– Ну вот, продолжи логическую линию и всё уложится. Дух начинает свой путь. Не имея никакого опыта, нарабатывает его в воплощениях. Опыт ошибок и опыт поиска. И пока сам не откроешь путь, не вживешься в абсолютное понимание единственности спасения, будешь возвращаться и возвращаться.
– У меня голова начинает кружиться. Я как-то широко вдруг это увидела. И страшно от того, что придется к этому пониманию прийти, что это неизбежно. Страшно! Вот как далека я от Истины! Я не просто не понимаю, я не хочу этого понимать! Я не хочу такого закона! Не хочу просветления, если оно таково, если надо отречься от земной красоты. От счастья.
– Курупита, счастье – там. То, что ты испытываешь здесь – его подмена, иллюзия. Ты пока – сырье, не отчаивайся. Придешь еще раз сто сюда, тогда захочешь освободиться. Надо подвергать себя испытаниям. Вот ты же отказалась за меня пойти и за мной в мусульманство.
– Слушай, прекрати. Не возвращайся к этой ереси. Чушь какая-то. И не зови ты меня этой Курупитой. Пожалуйста. Тебе что, нравится это дерево? Ладно, сегодня ты всё равно как-то более приемлем. Хотя тоже – вечно ты где-то, не здесь.
– Потому что я мыслю. Ради этого живу, двигаюсь, ищу. Курупита – дерево, которое растят в монастырях. Цветет потрясающе. Ты такое же цветение, сочное, нежное, хрупкое и мощное одновременно. Но это ты – «не здесь». Ты о себе сказала. Что-то мешает тебе жить. Очень. Мешает позволить тебе чувствовать. Как бы это сказать… да просто ты боишься влюбиться. Ты придумала себе что-то, какое-то табу. Я же вижу, что просто придумала. И подчинилась этой своей придумке. В твоей жизни что-то случилось… особенное?
То, что я выпалила теперь, ничем не оправдывалось. Совершенно ничем. Не принимать же всерьез то, что этот парень, во многом наигранный, считающий себя интеллектуальным мачо, большим оригиналом и красавцем, был мне, вопреки всему возможному, симпатичен?! Так или иначе, я вдруг сказала. Мне казалось, я говорю быстро, кратко, но медленно, тягуче звучал мой голос:
– Мой парень погиб. Первая любовь. И единственная. Просто упал со старой гнилой лестницы в сад. Перекладина подломилась. Виском ударился о камень. Этого хватило, чтобы умереть. Я нашла его тело теплым, но сразу поняла, вот – смерть. И всё.
– И что ты себе придумала дальше? Какие запреты, какие преграды? Пока мы здесь, надо жить. Ты же не покончила тогда жизнь самоубийством. Значит, живи. А если пока не можешь, если боль слишком велика, медитируй. Пойми, это – путь. В нем много отречения, но не отрицания. Совершенствоваться трудно, но продвижение того стоит.
– Так и подмывает тебя спросить кое о чем… может, не совсем…
– Спрашивай, меня обидеть невозможно.
– Самая глупая на свете фраза. Если человек не обижается, значит, он ненормален.
– Нет, значит, он буддист. Он выше. Он уже сделал шаг.
– Продвинутый буддист, который хочет жениться и перейти в мусульманство!
– Буддизм – это не религия. Буддизм – для всех. Буддизм не отрицает заблуждений. Религия – такое же заблуждение, такой же соблазн, иллюзия, как и всё в сансаре. Надо пройти через – и преодолеть.
– Господи, ты серьезно об исламе?
– Всё, что я говорю – серьезно.
– Сам себе противоречишь! То живи, то совершенствуйся через отречение. Если ты такой продвинутый, что ж сам-то не убиваешь в себе похоть, зачем мускулы качаешь, сережками украшаешься?
– Я только на пути. Путь долог. Поговори об этом со своим дедом. Мне кажется, он многое понимает.
– Да не дед он мне! Что ты всё «дед, дед»?!
– Любовник?! – От неожиданности Влад даже приподнялся от чемодана, который пытался застегнуть на последнюю, сломанную защелку.
– Господи, какой же ты дурак! Честное слово, тебе еще очень далеко до нирваны, до высшего блаженства.
– Нирвана – не блаженство. Нирвана – не покой и не движение, не свет и не тьма, не пустота и не заполненность. Нирвана не то и не то. Нирвана ни с чем не имеет общего.
Синий камень
Длинными коридорами памяти я бегу к Синему камню.
Дорога, чуть скрытая скудным в ту зиму, разъезженным снегом, долгим хвостом прямела то между чахлыми лесками, то посреди густых сосновых угодий. Мы миновали Переславль-Залесский, после Никитского монастыря направились к северо-восточному берегу Плещеева озера. Позади, на полотне заката лежали белосахарные церкви и монастырские допетровские стены, где чудотворные вериги мученика подвисали тяжелым бременем для грешников и парили во славу людей праведных. Впереди же, после нескольких извивов пути, плоско и широко раскидывался и угасал в сыром, неуютном воздухе лед. Соскользнули ненадежными подошвами по льдистому пригорку в низинку, прошлись по мосткам. Оглянулись на высоченные стволы черного хвойного бора на, казалось, недалеких холмах. Простор качнулся, обманул расстоянием.
Большой, метра два в длину, исцеляющий хвори камень, стальной, с действительно синеватым отливом, пучился недалеко твердой глыбой, холодел в зябком, скором вечере. Приникнуть к нему всем телом, распластаться, обнять, втиснуться, слиться, втянуть его мощь, напитаться силой, вместе с январским промозглым холодом и покоем; вживить в себя что-то потерянное, утраченное моим телом, что-то важное и теперь почти чужое. Умение жить. Простое свойство организма – надежно работать. Мне нужен механизм, способный изгнать кардинальный сбой. Нет. Ошибка. Камень не может изгнать: только дать. Что? Силу сопротивления? Дай! Поздно? Дай! Поздно?! Как? Почему?
Коридоры, долгая геометрия повторяющихся оконных проемов без рам. Стылый объем за ними. Серая неприступность, непроходимость. Однообразие, неизменность, тошнота, тошнота, середина выворачивается, тебя выкручивает как ветхое белье, плохо стираное изношенное белье, вывернутое наизнанку, проворачивается в сломанном барабане старой, малофункциональной машины. Бессилие, однообразие попыток, обреченных на нулевой результат. Зачем? Так надо. Так делают все, кто вовремя узнает диагноз. Беги! Дистанция без метража, не на время. Просто беги, может быть, добежишь. Цель. Где она? Ползи. Окна без рам, плотная стынь за ними. В сыром пространстве много серого белья по веревкам. Без прищепок. Ветра нет, белье застывает, вздыбленное почти параллельно полу, двору, земле, нет, катку, льду, залитому для катания на коньках. Лёд вздыбливается параллельно белью. Лёд сер, белье серо. Всё вздыблено к серому небу.
