– Говорил уже… У отца спросишь, – буркнул Сергеев.
– Мы опять летим к этому типу, который обещал нас убить? – спросил Базилевич с сиденья напротив.
– Что ж вы так плохо английский учили, Антон Тарасович? – съехидничал Умка. – Столько разнообразных талантов, а язык международного общения понимаете с пятого на десятое.
– Так акцент у вас… – попытался оправдаться Базилевич. – Вы уверены, что нам стоит туда соваться? Что мешает нам скрыться? Если у вас есть сумма на черный день, а вы не производите впечатления человека, не думающего о будущем, то, что вы все еще здесь делаете? Разве ваш друг не мог бы переправить нас в какую-нибудь цивилизованную страну…
Хафиз Ахмед при этих словах повернулся всем своим впечатляющим корпусом в сторону Базилевича и так посмотрел на него, что слова у Артема Тарасовича застряли в горле колом. Вопрос о том, владеет ли Абдуллахи-младший русским хоть в некоторой степени, отпал сам собой. Владеет, хоть и ничего не говорил. Значит, надо быть осторожней, мало ли что он еще не говорит временным союзникам отца.
– Прошу прощения… В какую-нибудь другую страну, – поправился Базилевич быстро.
– У нас был вариант исчезнуть, – ответил Хасан, медленно выговаривая английские слова. – Но тогда твой друг и мой бывший партнер Рашид окажется победителем. Мы решили, что так случиться не должно. Ты можешь не участвовать. Это твое личное дело.
Вертолет несся над береговой линией.
В салоне уже не пахло закисшим потом и свежей кровью – после душа и сна на белых простынях в гостевой спальне старого особняка форму удалось сменить. Сергеев с удовольствием чувствовал на теле не заскорузлую от долгой носки гимнастерку, а некогда привычное черное хэбэ – самую популярную одежду кубинцев и русских согласно африканскому дресс-коду.
– Ну, нет уж, – выпалил после короткого раздумья Базилевич. – Остаться одному, здесь, среди этих дика… Ой, здешних местных жителей – желания нет. Я к таким подвигам не готов. Я вообще к подвигам не готов. Вашего друга Рахметуллоева я просто боюсь…
– Это мне как раз понятно, – согласился Умка. – Мне непонятно, что мне с тобой делать, Антон Тарасович, когда дело дойдет до стрельбы? Бояться будем или все-таки стрелять? Как с такими задатками пацифиста можно было в такую компанию затесаться? Ты оружием занялся в здравом уме и твердой памяти?
– А вы посидите в эмиграции без копейки денег, – огрызнулся Базилевич, чувствуя, что Умка над ним насмехается. – И тогда всем займетесь… Даже проституцией!
– Ну, проституцией заняться было бы более удачным выбором, – парировал Сергеев. – Гораздо спокойнее, безопаснее, хоть и не так прибыльно. Хотя не уверен. В том бизнесе тоже иногда, бывает, постреливают… Значит, деньги ходят немалые. Право, Антон Тарасович, задумайся! Домой тебе все равно путь заказан, а на новом месте жительства организуешь дело и будешь жить припеваючи. Наслышан, что денег ты барышням отнес – не меряно! Заведешь собственный контингент – будешь свой в доску! Опять же – сплошная экономия…
Сергеев чувствовал, что перегибает палку, издеваясь над Базилевичем, но ничего не мог с собой поделать. Очень уж хотелось пнуть вождя оппозиции в похудевший зад – в том, что Умка и Аль-Фахри оказались здесь, в Африке, в положении пленных, в большой степени был виноват Базилевич и его предательство.
И еще, подтрунивая над испуганным Базилевичем, Сергеев пытался не думать о той проблеме, что ждала его в Джибути. Если Рашид не солгал, а знать это наверняка Умка не мог, то у него в руках…
О, черт…
Сергеев на доли секунды зажмурился, чтобы никто из спутников не заметил выражение его глаз.
Неужели это правда? Марсия…
За столько лет он не смог забыть, какова на вкус ее кожа. Даже роман с Викой, нет, не роман, его любовь к Плотниковой не смогла стереть воспоминания о погибшей гаванской подруге. Или о живой? Интересно, мог ли Рашид лгать? Мог, конечно. Рахметуллоеву нужно было заручиться согласием бывшего соратника по детским играм, сделать неверного союзником – для этого хороши любые методы. Сергеев бы сомневался в словах Рашида Мамедовича еще сильнее, если бы не затемненные джипы с таинственными пассажирами, которых так тщательно скрывали от глаз Михаила. Кто ехал в них? Почему их включили в состав колонны? Раш был умен и коварен, и притом достаточно жаден, чтобы ничего не делать зря. Контейнеры с оружейным ураном вполне достаточный повод, чтобы выстроить комбинацию любой сложности. Дорога к таким деньгам просто не может быть не усыпана трупами. Если Марсия действительно осталась жива тогда, после резни в Гаване, то Кубинец и Раш должны были не пожалеть сил и времени, чтобы с ее помощью набросить на Умку удавку.
Марсия Фабело. Могли ли кубинские чекисты оставить ее в живых? Ведь ни для кого не было секретом, что Марсия сотрудничала со спецгруппой, занимавшейся расследованием дела Рауля. И то, что она была любовницей Мигеля Рамиреса, ставшего известным кубинской контрразведке как Михаил Сергеев, скрыть было невозможно.
Марсия – стройная, смуглая, страстная… Младший лейтенант департамента техобеспечения ГУРа
[59] – именно она занималась связями с агентурой и была одним из основных источников информации для группы Сергеева. Как у них случился роман?
Умка едва заметно покачал головой.
Сложно сказать.
Они были молоды. Лейтенант Фабело удивительно хороша собой. Как только она входила в комнату – встречались они группой на одной из конспиративных квартир в Гаване, принадлежавших ГУРу, – у Сергеева начинало гулко биться сердце.
В ней ему нравилось все. Как она ходит, как поворачивает голову, удивительно красиво посаженную на длинной гибкой шее, как говорит, как дышит, как встряхивает шапкой черных густых волос.
Кондиционеры на Кубе были роскошью, пользование ими – привилегией представителей местной власти. Всем остальным приходилось довольствоваться морским бризом, влажным и соленым, который врывался в окна после заката. Благо, вся группа ходила в гражданском – в униформе можно было бы просто свариться. И море было рядом, и облиться ледяной водой из старых колодцев не в тягость в такую жару, но все равно – запах пота преследовал Умку везде, где бы он ни находился.
А запах ее пота – сладкий и пряный – действовал на Сергеева, как на кота валерьянка. Он начинал терять самообладание. Более того, ему казалось, что и Марсия в ответ на его жаркие взгляды не обделяет его вниманием.
Любовь не понимает, что такое война. Любовь не понимает, что такое долг. И что, собственно говоря, они нарушили, когда их с непреодолимой силой бросило друг к другу? 1997-й. Сергееву было тридцать. Ей двадцать два.
Шел дождь. Густой, как суп, тропический ливень, обычный в сезон дождей: он гудел за окном, разбивался о булыжники патио
[60], стучал по подоконникам и оконным стеклам. Крыша их конспиративной квартиры безбожно текла, с потолка обвалился пласт штукатурки, и с обнажившейся решетчатой подшивки капала вода. Капли попадали в огромный облупившийся таз, и звук от этого получался таким плотным и звонким, что, казалось, заполнял все комнаты, вплоть до самых темных углов.
