Но контейнер был цел. И его содержимое тоже. Двести граммов чистого бериллиевого порошка. Очень дорогой груз, бизнес с большими перспективами на будущее. Контейнеры с лекарствами, полевые госпитали, дизель-электростанции и еще много чего. Это обещал Али-Баба. Говорил уверенно, но обещать не значит жениться. Это Сергеев знал, даже не из прошлой – из позапрошлой жизни. Твердо знал. Наверняка. По собственному, очень печальному опыту. По наглядным примерам.
Что хрустело – он выяснил сразу. Удар пришелся на термос из нержавейки и смял его, как картонный стаканчик. В одном месте тонкая сталь даже лопнула. То, что после такого удара у Сергеева просто болело ребро, можно было считать чудом – оно должно было просто разлететься на части. А вот с термосом чуда не произошло. Термос было жаль. Такой еще поискать надо. Молчун, любивший хлебнуть в дороге горячего чаю или бульона из кубиков и кипятка, с сожалением покачал головой.
– Не боись, – сказал Сергеев, улыбаясь. – Другой найдем. Есть, браток, один хороший магазин, с надежно заваленным входом, который я держу на черный день. Там этого добра…
Молчун едва заметно улыбнулся в ответ. Одними кончиками губ, словно мим, только обозначивший, сыгравший эмоцию. Черная бандана, закрывавшая лоб, синяк на скуле и покрасневший от холода и сивухи нос, делали его похожим на заблудившегося в лесу, окоченевшего скаута.
«Ошибочное, между прочим, мнение, – подумал Сергеев, крепя на бедре кобуру с „тулкой“. – Какой он скаут? Он в свои годы – коммандос. Он знает не то, как костры надо с одной спички разводить, а как танки жечь, да людей, если сильно припрет, тоже. Я ничего о нем не знаю и, скорее всего, ничего и не узнаю никогда. Но какая, в сущности, разница? Он подставил мне плечо сегодня, я закрывал его своим телом сегодня. А завтра? Что будет завтра, если завтра все-таки будет?»
Сергеев пожал плечами. С противоположного берега, приглушенные расстоянием и стволами деревьев, донеслись голоса.
– Ну вот, – сказал Михаил, – вот и гости дорогие пожаловали. К реке они, конечно, спустятся. Там бы их и встретить – радушно и по-свойски. Но мы их трогать не будем, да, Молчун? Нам время терять нельзя. Нам идти надо.
Молчун двинул бровью, показывая, что лучше бы гостей все-таки встретить, пусть порадуются приему, но раз надо идти, то он, в принципе, согласен.
Замурзанная мордаха, спутанные, грязные волосы, торчащие из-под банданы. Его б под душ, под горячий, а не в ледяную реку. Не мужика здоровущего на себе тащить, под пулями да осколками, а в школу, на дискотеку с девчонками. Хотя где теперь те дискотеки? Девчонки-то есть, а вот дискотеки – это теперь из зарубежной жизни. Вывести бы его к цивилизации – в Москву, Львов или, на худой конец, в Донецк. Справить документы – это не проблема при старых контактах и при новых, кстати, тоже. И ведь спрашивал его неоднократно, предлагал, а Молчун только хмурился и мотал головой. Да и сам Михаил понимал, что Маугли в сравнении с Молчуном – просто легкий случай. Что такое человеческий детеныш, воспитанный волчьей стаей, в сравнении с мальчиком, который, родившись в обычной семье, лишился не только родителей, но и мира, в котором начал жить, и попал в мир, где даже волчьи законы были верхом гуманности? В мир, где слабого надо пристрелить? Где убивать – не грешно, а необходимо, как дышать? Где за проволочными границами, за минными полями и сенсорными датчиками, за хитроумными системами защиты живут миллионы благополучных людей, которые и думать забыли о тех, кто остались бедовать за оградой? Что же необычного было в том, что Молчун не хотел отсюда уходить? Или не представлял, как это сделать?
«Кто бы мог подумать, – Сергеев потер ладонью саднящий бок, – что в какой-то момент у меня не будет никого более близкого, чем этот паренек?»
Ему хотелось обнять Молчуна, прижать его к себе, сказать ему, что у него никогда не было сына, но он бы так хотел, чтобы его сын был таким же самоотверженным и смелым парнем…
Но в очередной раз застеснялся своих чувств. Прошедшие годы научили его быть сдержанным, хотя Сергеев понимал, что это, скорее, не сдержанность, а наступающая бездуховность. О какой духовности можно говорить в мире вседозволенности? Но ведь Молчун – тоже дитя этого мира.
Он так много хотел бы сказать, а вслух сказал только:
– Спасибо тебе, Молчун.
Мальчишка посмотрел на него, махнул рукой, мол, о чем тут говорить, и на секунду прижался к плечу Сергеева, совершенно по-детски. И тут же выпрямился, словно ничего и не было.
Они встали, поправили амуницию, чтобы не гремела, затянули лямки рюкзаков, попрыгали на месте для проверки и пошли скорым, походным шагом по заросшей жухлой осенней травой тропинке, углубляющейся в сосняк.
Глава 2
– Почему ты никогда не спрашиваешь меня о прошлом? – спросила Вика, потягиваясь.
Она лежала на диване в гостиной, прямо на пледе, которым он был застелен. Как ни странно, она любила лежать на шерстяном покрывале, которое любая женщина посчитала бы колючим.
Плед был настоящим, шотландским, в сложную зелено-красно-черную клетку. И она смотрелась на нем, как рисунок на гобелене: голая, тонкая, очень грациозная, с торчащими грудями, тонкими лодыжками, пышной копной волос и неизменной дымящейся гвоздичной сигаретой, зажатой в изящной руке.
Сергееву иногда казалось, что этот запах гвоздики никогда не выветривается из его квартиры. Наоборот, становится только сильнее после ее ухода. Пряный, сильный, запоминающийся запах. Он даже начал нравиться ему – словно в квартире курили не сигареты, а жгли благовонные палочки. Но эти симпатии зависели от настроения и фазы их взаимоотношений. Когда они ссорились, он ненавидел эту гвоздичную вонь – до тошноты, до аллергии, до слезящихся глаз. Когда же она вот так возлежала на диване или на кровати в спальне, бесстыдная и целомудренная одновременно, как языческая богиня, запах ее индонезийских сигарет казался ему фимиамом.
– О чьем прошлом я должен спрашивать?
– Ну о моем, например.
– Не хочу.
Он варил кофе, стоя на кухне, с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и мог видеть ее через отражение в зеркале стенного шкафа.
– Я тебе не интересна?
– Ты? Интересна.
– Я интересна, а то, что меня касается, – нет?
Шипел газ в конфорке. От турки поднимался чудесный аромат свежемолотого кофе – коричневая пенка уже начала расти, готовясь рывком выплеснуться на плиту и испортить Сергееву удовольствие от приготовления и потребления любимого напитка. Он ненавидел чистить плиту после того, как кофе сбегал, но и терпеть коричневые пятна, похожие на коросту, на белоснежной эмали до прихода домработницы – тоже было выше его сил. Кофе обыкновенно сбегал два раза из пяти, доказывая Михаилу, что жизнь – беспрерывная цепочка компромиссов и с этим пора смириться.
Сегодня ему не хотелось ссориться.
– Мне интересно то, что касается нас.
