Шульжик посоветовал Пляцковскому, чтобы того не обвиняли больше в плагиате, зарегистрировать в ВААПе как свои все эпитеты. Тогда к нему никто не придерётся.
Я однажды тоже не удержался, когда мне Пляцковский схамил в очередной раз, а это происходило в ЦДЛ, и, как специально, подошёл директор ресторана.
Я спросил его:
– Ген, тебе хорошая свинина нужна?
– А сколько килограммов?
– Миш, – спросил я, – ты сколько весишь?
– Семьдесят шесть, – сказал Миша.
– Семьдесят шесть килограммов, – повторил я Гене.
Гена чуть не упал со смеху.
С тех пор Пляцковский меня не трогал.
А Шульжик, кроме шуток, ещё писал очень хорошие детские стихи. Вот только одно четверостишие:
У каждой птицы музыка своя,
Свой голос и свои для пенья сроки,
И не мешает пенью соловья
Смешное бормотание сороки.
Шульжик человек болезненно самолюбивый. Однажды у меня на дне рождения стол вёл Брунов. Он был непревзойдённый тамада и, естественно, по юмору забивал всех, в том числе Шульжика. Шульжик стал просто хамить ему с места.
Я потом спросил, зачем он это делал.
– А что же, я буду сидеть и спокойно слушать, как он острит?
Вообще о самолюбии творческих людей можно рассказывать бесконечно. На дне рождения Шульжика были и Якубович, тогда ещё никому не известный, и Розовский. Где-то в середине вечера, желая сделать приятное новорождённому, я вытащил очень смешной текст и стал его зачитывать. Я знал, что текст смешной, я его уже не раз читал. Когда люди стали смеяться, естественно в смешных местах, Розовскому это так не понравилось, что он стал громко хохотать ещё на подводках к репризе, тем самым не давая гостям услышать текст. Таким образом, он совершенно испортил моё выступление и был этим чрезвычайно доволен, и не потому, что плохо ко мне относился, нет, мы были в хороших отношениях. Он просто не мог перенести чужой успех.
Сам Розовский году в 1978-м стал вдруг петь со сцены песни из своих спектаклей. Мог выйти на пятнадцать минут на сцену и пропеть минут сорок, ничуть не смущаясь тем, что зал уже изнемогает. Когда я впервые услышал это пение, то не удержался и сказал:
– Марик, теперь ты в старости без куска хлеба не останешься. Будешь ходить по электричкам и петь.
Об Иосифе Пруте
Был у меня такой друг – Иосиф Леонидович Прут. Известный драматург, автор сценария фильма «Тринадцать» и многих других. Мы с ним когда-то отдыхали в санатории в Карловых Варах. Пошли на лекцию о здоровье и долголетии. Лектор говорил об умеренности в жизни, о вреде излишеств. Он всё время обращался к Пруту:
– Вот, смотрите, среди вас сидит молодой человек довольно преклонного возраста. Он наверняка сдержан в своих жизненных проявлениях. Как говорится: «Живи просто, доживёшь до ста». Вы курите? – спросил он у Прута.
– Нет, – сказал Прут.
– Вот видите, – обрадовался лектор. – А пьёте?
– А как же! – ответил Прут.
– Но уж наверняка всю жизнь прожили с одной супругой?
– Женат в четвёртый раз! – гордо сказал Прут.
– Ну что ж, бывают и исключения, – сказал лектор и стал рассказывать о том, что надо каждый вечер пить кефир и есть поменьше мяса.
– Вот наш любезный… долгожитель наверняка не ест мяса и обожает кефир.
– Мясо ем каждый день, – сурово сказал Прут, – а кефир терпеть не могу.
Тут лектор потерял терпение и сказал:
– Вот вы и выглядите на семьдесят лет.
– Спасибо, – ответил Прут, – мне уже восемьдесят семь.
О Семёне Фараде
Артист Левенбук вечно влюблялся. Когда они с А. Лифшицем были в Венесуэле, их расселили по квартирам, по частным домам.
Левенбук попал к какой-то одинокой женщине. Приехал в Москву с выпученными глазами, ни о чём, кроме Венесуэлы, говорить не мог.
Где-то через полгода в Москву приехала его возлюбленная. Естественно, миллионерша, естественно, красавица.
На поверку она оказалась довольно потрёпанной провинциальной тётушкой, непрерывно говорящей.
Левенбук не знал, куда от неё деваться, устроил для неё культурную программу.
Мы пошли в Театр на Таганке. Шёл «Гамлет». Мы сидели в первом ряду. Одного из могильщиков играл С. Фарада. Я на него и в жизни-то без смеха смотреть не могу, а тут как только увидел этого могильщика, так закусил губу и еле сидел. В сцене с черепом Йорика после знаменитого монолога началась драка. Высоцкий с кем-то дрался на шпагах. Под ними в могиле копался Фарада. Обращаясь ко мне, он вдруг сказал:
– Лион, ты видишь, в каких условиях я здесь работаю.
Тут уж я не выдержал. Смеяться было нельзя. Я зажал рот рукой, и по щекам катились слёзы.
– И так каждый раз, – добавил Фарада.
А над ним шла битва.
Левенбук и Арканов
Левенбук как-то разыграл Арканова. Арканов с женщиной пришли на квартиру к Левенбуку, который на время оставил им свою жилплощадь.
Арканов с девушкой улеглись в постель, минут через десять в самый ответственный момент зазвонил будильник на столе. Ну что ж, бывает. Арканов остановил будильник, выкурил сигарету и снова принялся за своё чёрное дело.
Не прошло и десяти минут, как снова зазвонил будильник, на этот раз на полке. Арканов остановил звонок, выкурил сигарету и вернулся к женщине. Следующий будильник звонил под подушкой.
Арканов опять закурил. И больше уже в постель не возвращался, ждал, когда зазвонит четвёртый будильник.
Но их было всего три.
Самое интересное, что они были друзьями. Не раз выступали парно, и Левенбук знал, на какое время заводить будильник.
С Женей Морозовой, красивой, голубоглазой женщиной, встречался Левенбук. На свою шею он познакомил невесту с другом Аркановым. Через некоторое время Арканов женился на Жене Морозовой.
Об Отари Квантришвили
Однажды Хазанов пригласил меня в Большой зал консерватории на юбилей «Виртуозов Москвы». Концерт был замечательный. Публика избранная. Мы сидели ряду в двенадцатом с Отариком Квантришвили.
Вдруг он сказал:
– Ну всё, мы с тобой пропали, она нас заговорит.
К нам двигалась Тата Земцова, известная московская дама, главная тусовщица Москвы. Она всегда на всех премьерах и презентациях. Хазанов позвал и её. Я её как раз слушать люблю. Поговорить – это на её языке «побебать».
Она села рядом с нами и тут же начала «бебать».
Закончилось первое отделение, мы с Хазановым пошли в какой-то закрытый зальчик, там уже стоял стол с выпивкой и закусками. Кого там только не было: и вице-президент Руцкой, и министры, и вице-премьеры. Когда мы уже выпивали, пришёл Геннадий Бурбулис, в то время госсекретарь. Он оказался рядом со мной. Ни здравствуйте, ни привета. Большой человек пришёл. Он искал выпивку. Коньяк стоял возле меня. Я предложил ему коньяка. Ни слова не сказав и глядя сквозь меня, как сквозь стекло, он подставил рюмку, я налил. Никакого «спасибо» не последовало. Я стал разговаривать с соседом справа. Когда его уже сняли с госсекретарей, я видел его на свадьбе у дочери Хазанова. Это был совсем другой человек, он всем улыбался, заговаривал и шутил даже со мной.
