Немалую роль в предположениях и догадках об убийстве Феликса сыграл Максим Горький. Узнав в Италии о его смерти, он немедленно написал письмо Якубу Ханецкому. Тот, в свою очередь, передал письмо в редакцию «Правды», которая быстро его опубликовала.
Я просто ошеломлен смертью Феликса Эдмундовича, – писал Горький Ханецкому. – В первый раз я его встретил в 9 – 10 годах и уже тогда он произвел на мою душу неизгладимое впечатление чистоты и постоянства.
В 18–21 годах я узнал его очень хорошо, несколько раз разговаривал с ним на очень деликатные темы, часто я отягощал его разными проблемами, а благодаря его духовной чувственности было сделано очень много хорошего. Он заставил меня привязаться к нему и уважать его. И поэтому я хорошо понимаю трагическое письмо Екатерины Павловны540, которая пишет мне: «Нет уже самого хорошего человека, бесконечно дорогого каждому, кто его знал». – Боюсь за вас, дорогие товарищи. Живя тут, лучше понимаешь, что вы делаете и глубже оцениваешь каждого из вас. На душе беспокойство и тяжесть. Нет, какая же неожиданная, какая же безвременная и какая же бессмысленная смерть Дзержинского. Черт знает что!541
Последние предложения письма Горького можно воспринимать как многозначительное предположение – а не была ли смерть Дзержинского убийством из-за угла? Московские товарищи Горького, наверное, не усмотрели в письме этого предположения, потому что если бы они разгадали мысль писателя, не позволили бы опубликовать письмо на страницах «Правды». Чтобы представлять себе, что он имел в виду, говоря: «Боюсь за вас, дорогие товарищи», надо знать историю его краткого пребывания в Варшаве. Вскоре, по дороге в Париж на конгресс писателей, Горький проездом оказался в столице Польши и стал искать Игнатия Дзержинского, брата Феликса. Он передал ему важную информацию: от надежных, доверенных людей он знает, что смерть Феликса не была естественной542.
Среди многих домыслов и сплетен появилась еще и мистическая гипотеза. В начале июля 1926 года в Москву приехал поэт, художник и оккультист-путешественник Николай Рерих с женой Еленой. Они как раз завершили первый этап экспедиции в Тибет в поисках страны Шамбала и приехали в СССР, уверенные в том, что у коммунизма и буддизма много общего. После встреч с Луначарским, Крупской и Чичериным им вдруг позвонили из секретариата Дзержинского с предложением встретиться с самим начальником ОГПУ Время: 20 июля в пятнадцать часов. Рерих пришел на встречу с сыном Юрием. Они сидели в приемной очень долго, никто не обращал на них внимание. Вдруг началось лихорадочное движение, чекисты бегали по коридору туда и сюда, потом к Рерихам вышел секретарь Дзержинского и сказал, чтобы они возвращались домой, встреча не состоится. Они вернулись домой, ничего не понимая. Только на следующий день они узнали из газет, что как раз в то время, когда они ждали в приемной начальника Лубянки – тот умер. А через день с балкона гостиницы они наблюдали, как по главной улице двигалась похоронная процессия «рыцаря революции». Вскоре Рерихи опять уехали в Тибет, но оставили после себя мистическую историю. По Москве ходили слухи, что приезд оккультиста в момент смерти Дзержинского не был случайным. Рерих, якобы, помог выйти из тела Дзержинского его душе – астральному телу – которое направилось в страну счастья Шамбалу543. Эта гипотеза может показаться странной, но мистический и шекспировский оттенок подобных домыслов сопровождал большевистскую партию с самой революции. Время от времени очередная смерть какого-нибудь большевистского сановника будила в народе новые сомнения.
Сталин был убийцей, Сталин был палачом, но усмотреть его участие в смерти Дзержинского довольно сложно. В то время шеф ОГПУ не был его врагом. В 1926 году генсек еще не обладал всей полнотой власти и боролся главным образом против тройки Троцкий – Зиновьев – Каменев. Если бы он задумал кого-то отравить, то прежде всего их.
В России после смерти Дзержинского публиковали только дифирамбы «рыцарю революции». В мире было по-разному. В зависимости от политической ориентации: для одних умер красный палач, для других – гений революции. Польские голоса и настроения самым лучшим образом отражает заметка в краковском «Ilustrowany Kurier Codzienny” от 24 июля 1926 года.
Дзержинский не пренебрегал никакими средствами.
Он подписывал смертные приговоры, не вникая глубоко в суть данного дела. Из кабинетов этого красного чудовища куда-то вглубь вел темный, извилистый коридор. На его последнем повороте стоял латыш или китаец и приставлял к виску проходящих там приговоренных ствол револьвера, и выстрел означал конец их жизни.
И чуть дальше:
В своих поступках он не был связан ничем. Мог делать все, что хотел, но этот человек никогда не использовал свою огромную мощь и власть в личных целях. – Все, что он делал, он делал ради „дела”. Он не заводил любовных романов, был абсолютно недоступен для постороннего влияния, он был самым образцовым чиновником, какого Россия когда-либо имела544.
И страшный и идейный.
Сам о себе он сказал: «… я кровавый пес революции, прикованный к ней цепью»545. Он умер удовлетворенный? Нет. Он закончил жизнь с чувством горечи и бессилия к тем, с которыми плечом к плечу строил пригрезившийся вождю рай на земле. Рай оказался адом, товарищи – циничными политиканами. Ушел герой греческой трагедии – уставший инквизитор, который с тем же успехом мог стать святым. О нем так и говорили: «святой убийца».
XXIX. Мертвый рыцарь. Польская операция
«Вегетарианскими годами» назвала период НЭПа Анна Ахматова, великая мученица русской культуры. Мясные годы должны были начаться в 1928 году, чтобы в течение неполных десяти лет достичь состояния того, что выходит из электрической мясорубки. Сразу после смерти Дзержинского Иосиф Виссарионович Сталин провозглашает «Новый этап в развитии нашей революции». Это значит немного, даже ничего не значит, это мелочь, бестелесный лозунг, брошенный как бы невзначай, вскользь кремлевским горцем. По сравнению с Лениным, для которого язык был родной стихией, генсека трудно назвать виртуозом слова. «Слово из его уст пудовой гирей падает «546 – напишет Осип Мандельштам. Но в 1926 году еще никто не знает, что тяжесть этой гири окажется сверх всякой меры человеческого терпения.
Вождь начинает свое правление очень просто – с вопроса. Но не с многозначного Что делать? на который Чернышевскому пытался ответить Ленин. Даже на вопрос Герцена Кто виноват? он подождет отвечать еще пару лет, чтобы потом ответить с избытком. В первый год правления он задаст только один, очень простой вопрос: «Троцкизм или ленинизм?». Сам, прикрываясь силой своего предшественника, начнет последовательно манипулировать его мифом. Понятие «сталинизм» еще не существует, оно будет использовано только когда появятся его жертвы. Вождь заявляет, что большевизм и ленинизм – это одно и то же, пресекая всякие сомнения относительно направления, в каком движется Россия. Он очень конкретен, даже товарища Крупскую предупреждает, что если она будет раскалывать партию, то Ленину назначат другую вдову. В манихейском переделе мира он окажется самым хорошим учеником творца диктатуры пролетариата.
