Иногда по вечерам прилетало что-то быстрое, не мины, к которым мы привыкли, и не «грады». А как будто «привет» от блуждавшего танка. Это тоже не получается привязать к конкретным датам. Как и большинство обстрелов. Они просто были. К ним привыкаешь. И даже если несколько часов было спокойно, то вот сейчас, пока идёшь по поверхности к штабу или к товарищам на другом фланге, ты можешь услышать звук залпа и свист у себя над головой. Поэтому глаз всегда искал воронку или окоп поблизости, на расстоянии двух секунд. Иногда падали просто на землю, где придётся, и осколки пролетали сверху. Иногда один осколок улетал высоко вверх и уже через четыре секунды, потеряв скорость, но всё ещё бешено вращаясь, с красивым звуком опускался на землю. Что-то было в этом звуке… он как заключительный аккорд после песни.
Я до сих пор считаю чудом, что не было прямых попаданий в окопы при обстрелах (не считая штурма 19-го). Просто по теории вероятности, при той плотности, что-то должно было прилетать. Было много воронок вокруг и рядом. И железо, звенящее-хрустящее под ногами при ходьбе.
Помню, как мысленно обращался в сложные моменты к Нему (Богу, Вселенной, Абсолютному разуму…). Сейчас так не получается – в голове много всего, мыслей, скепсиса… А тогда это было настолько естественно, и казалось, что говоришь напрямую, без посредников, и тебя слышат. Даже не слышат, а чувствуют, как себя самого. Как будто ты являешься частью чего-то большого и общего. И в этот момент перепонка, отделяющая тебя от большей части и, позволяющая тебе чувствовать себя чем-то отдельным от мира, вдруг становится прозрачной и проницаемой. Сидишь в окопе, сверху падают «грады» или мины, а ты читаешь «Отче Наш» про себя, передаёшь своё желание жить и мысленно представляешь, как ракеты отклоняются чуть-чуть, ровно на столько, чтобы упасть рядом. Как будто это ты сам – воздух, в котором они летят, и земное притяжение, и усилием воли можешь менять притяжение и плотность… Видишь вспышки, которые освещают всё вокруг. Слышишь грохот. Вдыхаешь запах взрывчатых веществ. Вылезаешь, оглядываешься вокруг – да, было близко, но всё мимо. Совпадение, не спорю. Пусть таких совпадений будет больше. И чувство прикольное, что ни говори.
Наверное, многие там молились и дома нас очень ждали… Жаль, дождались не всех.
Один раз вечером, уже после падения монумента, мы с «Лисом» сидели у нашего пулемётного гнезда. Подошёл и задержался «Сокол». Мимо проходил «Монах», забрать с зарядки рации на ночь. Проходил «Сумрак», задержавшись возле нас на пять минут. «Славута» начал первый вечерний обход с тепловизором. Мы говорили о прошедшем штурме или разведке боем, хрен знает, что это было. О том, как нам повезло, что стела легла посередине, между окопами. Прикинули, сколько людей реально могут участвовать в бою, отбивая штурм. Получалось что-то совсем невесёлое. Из общего количества вычли полковника и его адъютанта, раненых и «четырёхсотых». Остались 12–14 человек, которые сидели на вершине и отстреливались бы во время штурма. При этом большинство – неопытные добровольцы: наша рота, террбат (сапёры, наверное, были с опытом, всё же специализация обязывает). Я с удивлением понял, что на этом фоне мы ещё смотримся и являемся частью костяка обороны. И это мы-то, месяц без двух недель военные. Нас это улыбнуло и огорчило одновременно. Хорошо, что враг не знает нашего реального положения. Когда звонил жене, то рассказывал, какие у нас все крутые и злые стоят, причем только и ждут, чтобы кто-то сунулся, – оружия дохрена и «все в тельняшках». Не знаю, прослушивали нас или нет, но рассчитывал на это.
Как-то ночью меня разбудил «Лис» – была моя очередь дежурить.
«Лис» был зол:
– Не отвечали по рации, пошёл проверить, а они все там спят. То есть, там могли пробраться и всех тихо перерезать.
– Надо было у них над головой несколько очередей дать. Потом бы сказал, что заметил движение в секторе. А вообще, забей.
– Как это забей? Это наша общая безопасность.
Вообще сон на посту – это тяжкий грех. В тех условиях у людей уже кончались силы, они теряли бдительность, и у них появлялось безразличие. Крайние две ночи мне тоже дались очень тяжело.
Как-то во время моего дежурства 21-го или 22-го, меня сначала взбодрили несколько одиночных выстрелов. Спустя время «Славута» передал по рации, что это был он. Не знаю, может благодаря ему в те дни нас вражеские снайперы не беспокоили? Хорошо иметь своего, с тепловизором и ночным прицелом. Остаток дежурства дался очень тяжело. Сильно хотелось спать, а время тянулось невероятно медленно. Я периодически проверял время на своих часах и видел, что прошло только пять минут, всего лишь пять минут. Не знаю, может, я тоже засыпал сидя, сам того не замечая? Но каждый раз, когда подходил «Славута», я не спал, слышал его и отвечал.
Кстати, часы у меня были российские, с дарственной надписью какого-то единоросса, связанного с гостиницей «Жемчужина Сочи», – подарок от тёти из Анапы… вот, наверное, российские десантники потом удивятся, когда рассмотрят… наверное, решат, что я их с православного русскоговорившего мальчика снял.
23 августа
Утром, налив в чашку воды из собственного резерва (общая закончилась ещё вчера, если не позавчера), пошёл к костру у штаба – заварить чая, поставить рации на зарядку. Настроение было под стать погоде – солнечное. Ещё один день продержались, ещё одну ночь простояли. Люди у костра были совсем невесёлые. Думая приободрить их, я сказал что-то вроде: «Отличное утро!». И тут же осёкся, поняв неуместность, – поблизости стоял, с повязкой на глазах, Тренер. Его вывели на солнышко. «Ничего не вижу, только пятна…». Неподалёку медленно «доходил» «Охотник». Утро перестало быть хорошим. Тренер делился воспоминаниями о том, как сидел «на подвале» в Луганске. Тут же я узнал про то, что сегодня ждут машину, которая должна приехать, подвезти воду, забрать раненых. И, конечно, про очередную колонну с бронетехникой, которая деблокирует Саур-Могилу… Ну это как обычно, но как же хотелось в это верить…
После чая мы с «Лисом» прогулялись по вершине. Полюбовались новой достопримечательностью – лежавшей стелой. Попросил его сделать фото – там же, где и раньше, но на этот раз я сидел в полулотосе уже на фоне упавшей стелы. Планировал потом поставить рядом две фотографии. С монументом и без.
День был на удивление спокойным – к нам никто не лез (про обстрелы не скажу – они слились в монотонный фон, поэтому, может, были, а может, и нет… тут я на свои воспоминания не полагаюсь). Рядом с нами боевых действий тоже не было – всё отодвинулось далеко. Мы находились какбы в центре циклона.
В обед (по времени, а не по приёму пищи), чуть-чуть распаковавшись, я сидел, как обычно, на позиции возле нашего пулемётного гнёзда. Рассматривал окрестности в мощный 20 кратный бинокль, обронённый корректировщиками при уходе. И в этот момент сильно захотелось апельсинового сока, натурального. И пришло понимание того, что даже такая простая вещь на войне не доступна. Ты не можешь просто взять и пойти в магазин. А если бы и мог, то вряд ли сможешь купить там сок. Может быть, хлеб сможешь, а может быть, и магазина не окажется, а только груда камней. И тебя могут убить по дороге домой. И это относится ко всем, кто там живёт, – люди не живут, а выживают. И все стенания по поводу жизненных трудностей, зарплат, квартплаты тогда показались мне такими глупыми. Если представить мирную жизнь компьютерной игрой, то война – это игра в игре, с сильно усечёнными игровым миром и степенями свободы. Зато цена за ошибку высокая, чуть что – и сразу «Game over». Хреновая игра. Как-то по-новому я понял, что ненавижу войну. Настолько, что считаю оправданным убийство, если с его помощью можно её предотвратить. Если на улицы выходят люди, которые зовут войну в твой дом, как у нас по Харькову ходили с триколором и «ХНР», то жалеть их не надо. О гуманизме потом можно будет поговорить – это лучше, чем прятаться от обстрелов в подвале своего разрушенного дома и чувствовать трупный запах вокруг, как под Углегорском.
