– Полагаешь? Если за него возьмутся специалисты… – Ивэйн выразительно умолк.
– Если он окажется достаточно умен, чтобы не отмалчиваться…
– Он в любом случае труп, – констатировал старший Хоуэлл. – А жаль. Мне начинает нравиться этот твой неуловимый рейнджер. Сведения о нем есть?
– Увы, нет, – нахмурился Рональд. – С момента последнего доклада – его видели неподалеку от приречного городка – сведений больше не поступало.
– Ему было, куда отправиться от этого городка?
– Конечно. Либо по ту сторону Майинахи, либо вдоль нее в обе стороны, либо обратно в прерии, – криво усмехнулся тот.
– Что бы выбрал ты?
– То, чего от меня ждут менее всего.
– И чего ты менее всего ждешь от этого человека?
– Он любит прерии, – произнес Рональд. – И не любит города. Скорее всего, он выбрал бы Территории, пусть даже сейчас они неспокойны.
– Он наверняка рассуждает так же, как ты.
– С подачи «Дракона» задействована полиция, – напомнил младший Хоуэлл. – В любом городе его возьмут сразу же. Не исключено, что он попытается замаскироваться, но от девушки ему вряд ли удастся избавиться. Да он и не станет – это ведь гарантия выплаты его награды!
– Ну и на что ты поставишь? – усмехнулся старший брат. – Прерии или города? Он думает, что враг думает, что он думает, что… На какой итерации остановиться?
– Я ставлю на прерию, – сказал Рональд. – Он сумасброден, но в самую меру, и не станет соваться волку в пасть.
– Тогда я поставлю на город. Оповести на всякий случай своих агентов.
– Давно сделано, – усмехнулся тот. – Или ты забыл, насколько похоже мы мыслим?..
…Под перестук колес славно спалось, и можно было не думать о том, что завтра нужно вставать спозаранку и снова отправляться в путь. Воду не надо экономить: в вагоне стоял здоровенный бак, каждый мог наливать столько, сколько нужно, а еще проводник трижды в день раскочегаривал некое подобие печурки, и у него легко можно было разжиться кипятком и купить что-нибудь из съестного. Генри, кажется, перебрал все, что было у бедолаги, еще жаловался на скудный выбор, но Марию-Антонию и то занимало донельзя: и диковинный напиток из какой-то сушеной травы, который следовало заливать горячей водой и настаивать (он делался густо-коричневым, горчил и приятно пах, его пили с золотистыми осколками сахара, привезенного откуда-то с юга), и конфеты в аляповатых ярких бумажках, и посыпанные корицей сладкие сухари, и еще какая-то дребедень, которую Монтроз скупал щедро, будто ехал с целой компанией малолетних сладкоежек. По правде сказать, принцесса предпочла бы сочную отбивную с овощами и бокал хорошего вина, но здесь не продавали ничего подобного. Генри говорил, такое подают на станциях, но ей самой запрещал высовываться из вагона, когда огневоз останавливался и подсаживались еще люди, шумели, галдели, устраиваясь в общем вагоне и таких же клетушках, как у них с Монтрозом.
Девушке тогда велено было сидеть тихо. С нею непременно оставался один из псов, пока Генри выводил второго на перрон по его собачьим делам: собаки были воспитанные и порядка не нарушали. Потом Гром и Звон менялись местами, а затем огневоз снова трогался: стоянки редко превышали час-полтора, только-только сгрузить поклажу и посадить новых пассажиров. Мария-Антония только краешком глаза – сильно высовываться в окно Генри тоже не велел, и она слушалась, – успевала разглядеть незнакомые поселения.
Раз это был маленький городок с островерхими крышами, а жители почему-то сполошь одевались в черное, невзирая на жару, – Монтроз сказал, что это приверженцы какой-то из ветвей веры в единого бога, и по их правилам положено ходить именно так, и даже детей они одевают в глухие черные наряды. Мария-Антония тогда невольно пожалела детишек и подивилась, как странно выглядят на фоне черных, как галки, мрачных местных обитателей люди вроде Генри или те же служители огневоза в их солидной и нарядной даже форме.
Другое поселение поражало яркой зеленью, столь непривычной после сухой желтизны прерии, что Мария-Антония не поверила своим глазам. Каждый дом окружен был плодовыми деревьями, и уже сейчас видно было, что к осени ветви будут клониться к земле под тяжестью урожая. За пределами городка исчезали в жарком мареве длинные ряды таких же деревьев, доносилось чье-то мерное пение: это работники, сказал Генри, и свободные, и невольники, ухаживают за деревьями, а под песню трудиться веселее. Осенью огневоз будет стоять тут по нескольку часов: местные фермеры станут грузить ящики с великолепными яблоками, за которые в больших городах дают приличные деньги, даже и за те, что не сняты с веток, а собраны с земли. Это оттого, что Майинаха тут рядом, говорил Монтроз со знанием дела, раз, а два – тоувы когда-то пробовали бурить землю и искать подземные воды. Вот здесь нашли, устроили водопровод, и теперь здешние сады не страдают от засухи даже в самые жаркие годы, когда мелеет сама Майинаха…
По большей части, конечно, снаружи тянулась бесконечная прерия. Отведешь взгляд, посмотришь снова – и уже не поймешь, это место ты видел только что или все-таки другое. Иногда где-то вдалеке виднелись дымки – то ли от стойбищ здешних детей равнин, то ли от затерянных в прерии ферм, кто знает? И этот невиданный простор, бесконечный и какой-то безжалостный, как думалось иногда Марии-Антонии, немного пугал. Она знала, что мир велик, но эти его размеры слишком уж впечатляли…
Приятнее все-таки было созерцать города и поселки. Эти кусочки чужой жизни мелькали, как в калейдоскопе, и не слишком-то удивляли принцессу. Да, люди одевались теперь иначе, а бал правили, похоже, зажиточные крестьяне и горожане, а не аристократы, как в ее время: судя по манерам дам, которых она приняла было сперва за высокородных, это оказались не более чем дочки и жены разбогатевших торговцев. И пусть манеры тоже могли измениться за столько лет, породу подделать еще никому не удавалось: сразу было видно, что эти женщины происходят от землепашцев, в лучшем случае ремесленников, но никак не являются потомками знатных семей.
Это явно понимал и Генри, поскольку прятал девушку все более тщательно, уже и в коридор вагона не выпускал ее в одиночку, особенно на стоянках, провожал куда угодно и сторожил, как верный пес, не доверяя это уже и настоящим собакам. Гром и Звон все время были настороже, как велел хозяин, но его и это не устраивало: он приказывал псам ложиться поперек двери в их клетушку, называвшуюся купе, так, чтобы любой вошедший без спросу непременно напоролся бы на зубы, не уступавшие остротой зубьям капкана.
Сам Генри, отдохнув за несколько дней, стал выглядеть немного лучше: пропали вечные темные круги под глазами, физиономия сделалась не вовсе уж изможденной. Только вот крашеные его волосы принялись линять, и теперь он даже в огневозе предпочитал не снимать шляпы: пестрые пряди привлекали к себе слишком много внимания…
Это была очередная стоянка. Генри вывел наружу Грома, оставив Звона охранять принцессу: пес привычно лежал у двери, насторожив уши – снаружи творилось какое-то непотребство. Кто-то садился в соседний общий вагон, да с таким шумом и гамом, что Мария-Антония нахмурилась: в ее времена даже простолюдины не позволяли себе так вести себя!
