…Дивизион вышел из боя, и нас отвели на формирование в Беслан. Кто-то сказал, что рядом с вокзалом находится паточный комбинат, который собирались взорвать перед ожидаемым приходом немцев. Там стояли цистерны с патокой, похожей по виду и вкусу на липовый мед. Сначала на комбинат пошел комиссар дивизиона со своим ординарцем и принес два полных ведра патоки. Сходили и мы с Лагутиным разок. Принесли ребятам ведро патоки. Решили сделать еще рейс. Пошли без оружия, ведь до немцев было 15 километров. Вышли с проходной на пустынную улицу. Какая-то женщина подошла к нам и предложила четверть араки за ведро патоки. Лагутин потребовал еще бутылку. Внезапно появился невысокий кавказец в плаще, в полувоенной фуражке и шевровых сапогах. Наглая и самодовольная физиономия. «Спэкулируете?!» – закричал он. Мне показалось, что эта, начальственного вида, тыловая крыса намекает на мою национальность. Я психанул и хлестнул его наотмашь по лицу. Он только качнулся в сторону и сразу выхватил из-под плаща пистолет ТТ. Лагутин среагировал моментально и врезал кавказцу своим огромным кулаком. Кавказец неподвижно распластался на тротуаре. Я подобрал отлетевший в сторону ТТ. Под распахнувшимся плащом мы увидели у кавказца над левым карманом френча орден Ленина и значок депутата Верховного Совета. Мы испуганно посмотрели друг на друга и стали помогать подняться с земли приходящему в себя депутату. Вернули ему пистолет без обоймы. Депутат сразу вытащил из недр плаща запасную обойму, вогнал ее в пистолет и пронзительно заорал: «Ведяшкин! Взять их!» Из-за угла возник маленького роста толстый младший лейтенант с автоматом ППД на груди. Рядом с ним еще два автоматчика. Нас погрузили в кузов старенького «газика», депутат залез в кабину, а Ведяшкин и его команда разместились рядом с нами. Привезли в селение Брут. Депутат с Ведяшкиным зашли в какое-то каменное здание, и минут через десять нас завели в просторную комнату. У стола стоял огромный детина, ростом почти со Степана. Он был одет в шерстяной свитер и синие диагоналевые галифе. Сверкающие хромовые сапоги. На спинке стула висел китель. Петлицы с синим кантом с тремя «кубиками». Тогда это звание называлось старший сержант НКВД. Нам сразу стало ясно, куда мы попали – отдел военной контрразведки Закавказского фронта. Детина подошел к Степану и внимательно стал его разглядывать, словно удивляясь тому, что на свете есть кто-то крупнее его самого. А потом резко ударил Лагутина в голову. Степан отлетел к стене. Энкавэдист начал орать: «Что?! Спекуляции вам мало?! На первого секретаря обкома партии руку подняли! Ничего, вас трибунал быстро к стенке прислонит! У-у, бляди, девяти грамм на вас даже жалко! Я бы вас без всякого трибунала, своими руками бы удавил!» Отвели нас в другое помещение. Выпотрошили карманы, забрали документы и кисеты с табаком, сняли ремни и сорвали петлицы. Чьи-то ловкие руки сняли медаль с моей гимнастерки.
Дореволюционное изображение дачи А. Ф. Клюге фон Клюгенау. Со временем вместо штакетника была установлена ограда, сломанная в начале 70-х гг.
Недалеко от входа сидел солдат и чистил пистолет. Прогремел случайно выстрел. Кто-то сказал: «Ты что… твою мать! Куда ты в пол стреляешь, мать твою?! Там же люди!» Служивый ответил: «Будя тебе… Люди… Их все равно всех уже давно списали. Да я что, нарочно?» Нас впихнули в большой подвал, шесть ступенек вниз. Смрад немытых тел и прелых портянок. Голодные, серые, изможденные лица. И здесь нам объяснили, что мы попали в Особый отдел 60-й стрелковой бригады 9-й армии Северной группы войск Закавказского фронта. В подвале 21 человек, приговоренные к смертной казни и ожидающие исполнения приговора. Один из расстрелянных был старший политрук, споровший с рукава гимнастерки комиссарскую звезду при выходе из окружения. Был еще лейтенант, командир пулеметной роты. Его бойцы отступили, бросив четыре пулемета на оставленных позициях. Помню младшего лейтенанта Исмаила Садыкова из Кировобада. В августовских боях он, контуженный, попал к немцам в плен. Сбежал к своим при первой возможности. По возращении из плена был обвинен в измене Родине и приговорен трибуналом к расстрелу. Уже в первую мою ночь в подвале Садыков подсел ко мне и сказал: «Вы не из нашей бригады, вы здесь случайно, и скорее всего вас не убьют. Я не боюсь смерти, уже столько раз умирал, что мне уже не страшно. Но если моему отцу сообщат, что его сын изменник, он этого не перенесет. А меня в трибунале даже слушать не стали. Во имя Аллаха, если ты выберешься отсюда живым, напиши моему отцу, как все было на самом деле». Он несколько раз повторил адрес отца. На следующий день его вызвали на расстрел десятым…
Утром на завтрак дали по крошечному кусочку хлеба и манерке жидкой бурды на троих. Многие из сидящих в подвале уже потеряли человеческий облик. К бурде со Степаном мы не прикоснулись. А потом стали по одному человеку выдергивать на расстрел. В этот день расстреляли десять человек. Мы слышали залпы и истошные вопли. Расстреливали людей неподалеку от здания, где мы находились, за уборной, на заросшей бурьяном площадке возле каменного забора. Мне казалось, что эти выстрелы гремят прямо над самым моим ухом, и дикий животный страх сковывал мое сердце. А на следующее утро выводящий распахнул подвальную дверь и выкрикнул: «Которые тут из 42-го дивизиона бронепоездов, на выход!» Так вчера вызывали на расстрел… Мы со Степаном молча кивнули головой остающимся в подвале. Я помню, с каким трудом, с каким неимоверным усилием воли я оторвал ноги от грязной соломы и сделал по ступенькам шесть шагов вверх. Рядом с верзилой-энкавэдистом стоял особист из нашего дивизиона. Он незаметно подмигнул нам, и в это мгновение будто многотонные путы мигом свалились с ног. Наш особист пожал руку своему коллеге из 60-й стрелковой и страшным голосом пообещал жестоко наказать нас, мерзавцев! Мы залезли в кузов грузовика, и, только когда селение скрылось за поворотом дороги, особист заговорил с нами: «Ну и работенку вы нам задали. До самого командующего пришлось добираться, чтобы выцарапать вас отсюда». Я спросил у него: «А медаль возвратили?» Особист выругался: «Ну и дурак же ты! Скажи спасибо, что тебя живым возвратили! О медали он вспомнил!» Через четыре дня меня тяжело ранило в ночной разведке. Я лежал в госпитале в Орджоникидзе и пытался не вспоминать жуткий день и две ночи, проведенные в смрадном «смертном» подвале особого отдела 60-й бригады. В преисподней…»
[165]
Безусловно, автор этих строк не имеет на руках документальных свидетельств того, кто и как взрывал санаторий имени Сталина в Железноводске, но сам факт постоянного упорного замалчивания этого события в советских и российских СМИ говорит о многом. Предполагаю, что совершенно точно ответить на вопрос, кто взорвал санаторий имени Сталина в Железноводске, смог бы бывший начальник особого отдела НКВД по Северо-Кавказскому фронту – Черноморской группе войск Закавказского фронта старший майор ГБ Павел Васильевич Зеленин, но он умер 51 год назад не оставив мемуаров. Да и разрешили бы ему это написать?! Также заместитель П. В. Зеленина майор ГБ П. И. Ивашутин, в дальнейшем первый заместитель председателя КГБ СССР, исполняющий обязанности председателя КГБ, начальник Главного разведывательного управления, заместитель начальника Генерального штаба ВС СССР, тоже не оставил даже строчки воспоминаний о своих боевых чекистских буднях на Северном Кавказе.
