Три осторожных стука во входную дверь. «Минутку, – кричу я, а тихий голосок внутри, раздосадованный и злобный, шипит: – Убирайтесь». Пришла Кристина с двумя стаканчиками кофе навынос и воскресными газетами. «Ну, – говорит она, усаживаясь в кресло у камина, – рассказывай, как дела. Ястреб в порядке?» Я киваю. Поднимаю брови. Смутно осознаю, что для поддержания беседы этого недостаточно. «М-м-м», – добавляю я. Голос какой-то не мой. Кристина обхватывает колени и с любопытством на меня смотрит. «Надо сделать еще одну попытку», – думаю я и начинаю рассказывать про ястреба. Потом замолкаю – больше не могу говорить. Смотрю на свой бумажный стаканчик.
Мне приятно видеть Кристину. Ей здесь нечего делать. Кофе вкусный. Мы должны быть одни. Эти досадные мысли меня удивляют. Дрессировка ястреба включает показ нового. А Кристина как раз и есть это новое. «Хочу кое-что попробовать, – говорю я. – Не обращай на птицу внимания. Просто читай газеты». Приношу из кухни кусочек свежей говядины, сажусь с ястребом на диван и снимаю клобучок. На мгновение, не понимая, что случилось, птица впадает в панику, и все в комнате замирает. Перья стали упругими, она не знает, на что решиться, и с диким видом водит вокруг глазами, похожими на фарфоровые блюдца. Сердце у меня падает. Сейчас она рванет с моей руки. Но мгновение длится, и ничего не происходит. После долгого и внимательного разглядывания она решает, что человек, перелистывающий газету, – это довольно интересное зрелище.
Через час атмосфера уже спокойная и дружелюбная. Мы смотрим телевизор. Птица равномерно балансирует на подушечках пальцев, завороженная мелькающим экраном. Маленькие белые пушинки, еле держащиеся на кончиках ее плечевых перьев, колышутся от сквозняка. Вдруг ни с того ни с сего она, будто подхваченная ураганом, бросается с моего кулака и начинает биться. Шелестят газетные страницы, Кристина, вздрогнув, отшатывается. «Черт, – думаю я, – надо надеть на нее клобучок, пусть отдохнет. Это уже слишком». Но я не права. Птица рванулась не от страха, а от отчаяния. С яростью, направленной по ложному следу, она клюет опутенки и рвет мясо у себя под ногами. Она голодна. И пища вдруг оказывается удивительным открытием. Ястреб – тонкий и смелый гурман. Начинает клевать, пробовать и проглатывать, пищит от радости, клюет и глотает снова. Я потрясена. Но и возмущена. Этот момент должен был наступить без присутствия посторонних, в созерцательном спокойствии и полумраке. Вовсе не так, как это произошло. Не среди бела дня, при чужом человеке и криках «Алло, алло!» из телевизора. Не во время трансляции комедии про нацистов с песнями про гигантские колбасы и оккупацию Франции. Птица прищуривает глаза от удовольствия, вокруг клюва топорщатся перышки, и большие перья цвета охры и сливок расслабленно опускаются.
– Она так раньше делала? – спрашивает Кристина.
– Нет, – отвечаю, – это в первый раз.
Из телевизора слышен зрительский смех, когда на экране появляется переодетый женщиной офицер СС. Ястреб заканчивает есть, нахохливается, превратившись в большой комок из пуха и перьев, и через мгновение, встряхнувшись, опускает перья на место. Встряхивание. Это признак удовольствия. Такого еще не было.
Теперь моя питомица достаточно приручена, чтобы сидеть без клобучка. Со своей присады у окна она смотрит, как колышутся занавески над покрытым пылью ковром. Правда, пока она все еще хлопает крыльями, если я пытаюсь взять ее на руку. Над этим придется поработать. С дивана я кидаю ей небольшой кусочек мяса, и он падает с липким звуком «шмяк» на искусственную кожу под присадой. Птица смотрит на него. Хмурится. Наклоняет голову набок, чтобы лучше разглядеть. Потом, царапнув когтями и шурша крыльями, спрыгивает, аккуратно берет мясо с пола и проглатывает. Съедено. Некоторое время она стоит, словно пытается что-то вспомнить, затем оживленно вспархивает обратно на присаду. Видны ее мохнатые штанишки и распушившийся хвост. Я жду немного, а потом снова бросаю ей кусочек сырой плоти. Шмяк. Прыг. Ам. Прыг. Опускаюсь на пол и сижу. Медленно ерзая, смещаюсь в сторону и краем глаза наблюдаю за птицей. Она настораживается. Я останавливаюсь. Она расслабляется. Я двигаюсь. Она настораживается. Я вновь останавливаюсь. Потихоньку передвигаюсь по ковру, пока не добираюсь до незримой линии, после которой любое движение заставит ее броситься от меня. Дыша как можно тише, словно собираясь стрелять в какую-то исключительно далекую цель, я медленно – очень медленно – протягиваю ей кулак, на котором лежит пища. Я почти физически ощущаю ее нерешительность – она прямо-таки витает в воздухе. Но вот – какое счастье! – птица смотрит на предложенную ей пищу. Она наклоняется вперед, как будто хочет склевать еду с перчатки, но тут что-то словно щелкает у нее внутри. С жутким звоном металлическое кольцо ударяется об основание присады, и птица шарахается от меня, хлопая крыльями. Проклятие. Я беру ее на перчатку и даю пару кусочков.
Потом, усадив обратно на присаду, начинаю ту же игру. Шлеп. Прыг. Шлеп. Она разгадала, откуда берется еда, и какая-то часть ее сознания готова пересмотреть мою роль в этом мире. Она напряженно следит за тем, как я снова подползаю к ней и протягиваю перчатку с лакомством. Наклонившись, птица хватает мое подношение. И от радости мое сердце бьется сильнее. Она берет еще один кусочек, потом еще и, чавкая, ест своим блестящим черным ртом.
Пока я сижу и с удовольствием кормлю птицу кусочками мяса, мне приходит в голову, как надо ее назвать. Мэйбл. Это имя происходит от латинского «amabilis», что значит «любимая» или «дорогая». Старинное, немного глуповатое имя, совсем не модное. В нем есть что-то бабушкино: кружевные салфеточки и чаепития. У сокольников есть поверье, что способности ястреба обратно пропорциональны свирепости его клички. Назовите ястреба Малышом – и он станет грозным охотником; назовите его Спитфайром или Киллером – он скорее всего вообще откажется охотиться. Уайт сокращенно назвал своего тетеревятника Тет, но добавил уйму других мрачно-величественных имен, которые многие годы заставляли меня в раздражении закатывать глаза: Гамлет, Макбет, Стриндберг, Ван Гог, Астур, Ваал, Медичи, Родрик Ду, Лорд Джордж Гордон Байрон, Один, Нерон, Смерть, Тарквиний, Эдгар Аллан По. «Подумать только! – удивленно и несколько презрительно думала я. – Надо же назвать ястреба-тетеревятника пусть даже одним таким именем! Но теперь этот список я вспоминала просто с грустью. Моей птице нужна была кличка, такая же далекая от этого жутко долгого перечня, как и от идеи смерти. «Мэйбл». Я произношу это слово вслух и смотрю, как она на него реагирует. Мои губы выговаривают имя: «Мэйбл». И в этот момент я вдруг осознаю, что у всех тех людей за окном, что идут в магазин, гуляют, едут на велосипеде, возвращаются домой, едят и любят, спят и видят сны – у всех них есть имена. И у меня тоже. «Хелен», – произношу я. Как странно оно звучит. Ужасно странно. Я кладу очередной кусочек мяса на перчатку, и ястреб, наклонившись, его съедает.
Глава 10
Тьма
В пустую рюмку он наливает себе еще виски и размышляет о событиях прошедшего дня. Он свободен, но сам довел себя до состояния сумасшествия. Безумец. Как минимум, человек, страдающий приступами умопомешательства. Направив вниз свет керосиновой лампы, он опускается в кресло и с мрачным видом перечитывает свой бюллетень, посвященный результатам дрессировки ястреба-тетеревятника.
