Старая Англия – это вымышленное место, сотворенное из слов, ксилографий, кинофильмов, картин и красивых гравюр. Она – плод человеческого воображения, а наша жизнь коротка, и мы невнимательны к тому, что нас окружает. Мы не умеем соизмерять. Копошащиеся в земле козявки слишком малы и потому нас не интересуют. Климатические же изменения слишком масштабны, и нам сложно их осознать. Время нам тоже не по зубам. Люди не помнят тех, кто жил до них, и не могут любить то, чего больше нет. Не можем мы и представить себе мир после нас. За отмеренные семьдесят лет человек привязывает все лишь к самому себе, утешаясь миражами и лишая холмы их истории.
Истории и жизни. Возможно, здешние окрестности и напоминают Старую Англию, но на самом деле четыреста и даже сто лет назад здесь все было по-другому. Я уже почти дома, расстраиваюсь, злюсь, ужасно раздражаюсь. Зря мы хотим, чтобы природа стала олицетворением того, чем мы себя возомнили. Лучше бы мы боролись за сохранение той природы, что еще наполнена всем разнообразием жизни. Еще я виню себя в том, что, занявшись ястребиной охотой, пыталась убежать от истории. Пыталась забыть о тьме, о ястребах Геринга, о смерти и обо всем, что существовало раньше. Мое бегство было ошибкой. Даже хуже. Оно было опасно. «Надо всегда бороться против забвения», – решаю я и жалею, что не бросилась вслед за старичками и не объяснила им, что думаю о ланях. Надо было встать перед ними и прямо в грязи, размахивая под дождем ястребом на руке, растолковать, что такое кровь и история.
Тем же вечером на книжных полках внизу я нашла тетради, где отец фиксировал увиденные самолеты, – шесть тетрадей в твердых тканевых переплетах. Вытаскиваю одну из них наугад. 1956 год. Ему было шестнадцать лет. На страницах несколько разлинованных колонок. Над колонками аккуратные надписи большими буквами, сделанные чернильной ручкой: «ДАТА», «КОЛ-ВО САМОЛЕТОВ», «ТИП САМОЛЕТА», «ПРИМЕЧАНИЯ», «РЕГ. НОМЕР». Я изучаю первую колонку. Двадцать пятого апреля он наблюдал за самолетами с девяти сорока утра до семи вечера. Двадцать шестого – с девяти утра до девяти вечера. Боже мой! Он двенадцать часов, задрав голову, смотрел в небо! В тетрадях сотни страниц с записями, в которых фигурируют тысячи самолетов: «Виккерсы V-70 вайкаунт», «F-86 сейбр», эйрспиды «Амбассадор», «Локхиды супер-констеллейшен», «Глостеры метеор».
Посетив Кройдонский аэропорт в конце мая, он пишет: «Восемь «Де Хэвиллендов тайгер мот». Два учебных «Остера эглет». Два «Тейлоркрафта плюс-д». Один «Остер-5». Три «Де Хэвилленда-104 Дав». Я понятия не имею, что это за самолеты. На страницу тетради наклеена фотография самолета КБ Туполева «Ту-104». Под ней папа написал: «Несомненно, это приспособленный для гражданских целей бомбардировщик «Ту-16», но русские утверждают, что самолет совсем новой конструкции». Я вспоминаю собственную детскую въедливость и педантичность во всем, что касалось ястребов. И вдруг мне кажется, что папа совсем рядом. Из тетради выскальзывает еще один снимок. Подобрав его, я читаю: «Де Хэвилленд-104 Дав». Кройдонский аэропорт. 02.04.1956 г.» Я сверяю номер на борту самолета с записью в тетради. «G-AMYO» авиакомпании «Мортон». Взлетная полоса теряется в тумане. В кабине экипажа виднеется чей-то профиль. Кажется, летчик подался вперед и протирает фонарь кабины перед взлетом в серое апрельское небо.
В тот момент я поняла, почему отец наблюдал за самолетами. Когда он был маленьким, они с другими мальчишками лазали без присмотра по лондонским развалинам, оставшимся после бомбежек, и, по его словам, подбирали там все, что попадалось на глаза, – куски шрапнели, пачки из-под сигарет, монеты – в основном однотипные вещи, из которых можно было составлять своего рода коллекции, потом обмениваться друг с другом и присовокуплять к ним новые находки. Я поняла, что, создавая такие коллекции, мальчишки пытались привести в порядок собственный мир, разбомбленный войной и лежавший в руинах. Наблюдая за самолетами – красивыми аппаратами с номерами и звучными названиями, но напрямую связанными со смертельной опасностью и выживанием, – отец тоже хотел собрать коллекцию. Более того. У самолетов были крылья. Они умели летать. Зная их, наблюдая за ними, понимая их перемещения, можно было, в известном смысле, взлететь самому. Глядя на отрывающийся от земли «Ту-104», ты мог мысленно пересечь границы и попасть в места, доступные лишь воображению. Через несколько часов ты бы оказался на заснеженном советском аэродроме. Или на любом из тысяч других. Когда глядишь на самолеты, ты словно летишь вместе с ними, оставив позади привычную жизнь. Самолеты раздвигают пределы узкого человеческого мирка до самых дальних морских берегов.
В папиных тетрадях много кропотливых записей о вещах мне неизвестных. Но теперь я понимаю, зачем они были нужны. В них он хотел упорядочить запредельное. Это дневник наблюдателя. Рассуждая со мной о терпении, отец подразумевал всю магию ожидания, когда не можешь отвести глаз от движения в небе.
Поставив тетрадь на место, я вижу, что между следующими двумя тетрадями торчит кусок коричневой картонки. Заинтересовавшись, достаю ее. С одной стороны картонка не очень аккуратно обрезана. Там ничего не написано. Я переворачиваю ее, и мое сердце замирает. С другой стороны приклеен прозрачным скотчем серебристый дверной ключ и под ним написано карандашом:
«Ключ от квартиры.
Целую. Папа».
В прошлом году отец прислал мне ключ, чтобы в его отсутствие я могла пользоваться его лондонской квартирой, но я ключ, естественно, потеряла.
«Моя дочь – рассеянный профессор, – сказал он со вздохом. – Ладно, закажу еще один».
Я решила, что он ключ так и не заказал, а потом и думать о нем забыла. Не понимаю, почему он оказался именно здесь. Я перечитываю слова, написанные папиной рукой, и представляю, как он их пишет. Вспоминаю, как отец держал в своей руке мою маленькую ладошку, пока другой я гладила гигантские камни Стоунхенджа. Тогда я была очень маленькой, загородок еще не поставили, и между камнями разрешалось ходить совершенно свободно. Разглядывая валун снизу вверх, я приняла его за подобие двери, но рядом не заметила никаких стен.
– Папа, это дом? – спросила я.
– Никто не знает, – ответил он. – Но это очень, очень древнее сооружение.
Я держала картонку, водила пальцами по отрезанному ножницами краю и впервые поняла, какого размера мое горе. Я прямо-таки ощущала его огромность. Странное чувство. Словно у меня на руках лежала гора. «Надо быть терпеливой», – говорил он. Если очень хочешь что-то увидеть, надо просто набраться терпения и ждать. Я ждала, но терпения мне не хватало. Впрочем, время шло своим чередом и незаметно творило чудеса. Сейчас я держала картонку, щупала ее края и чувствовала, что мое горе превратилось во что-то иное. Оно просто превратилось в любовь.
«Я тоже тебя целую, папа», – прошептала я, засунув картонку назад на книжную полку.
Глава 29
Приход весны
Мэнди открывает дверь, смотрит на меня, и я читаю ужас в ее глазах – отражение моего собственного.
