В марте 1949 года Рен Говард из издательства «Джонатан Кейп» отправился на Нормандские острова к Уайту, переселившемуся в новый дом на острове Олдерни – идеальное убежище от налоговых инспекторов и окружающего мира. Уайт приобрел в Сент-Анне белый трехэтажный дом, увитый магнолией. И наполнил его новыми вещами. В доме появились его собственные сюрреалистические картины, кабинетный рояль, серебряные подсвечники и статуэтка императора Адриана. На окнах висели темные занавеси, украшенные изображениями букетов из призрачных серебристых роз, еще там были пластинки с джазовой музыкой и стулья в стиле короля Якова. В гостиной стоял диван, на который Уайт и усадил Говарда. Диван показался Говарду ужасно неудобным. Он привстал и пощупал валик. Под ним что-то лежало. Засунув руку, Говард извлек из-под валика пачку бумаг и осведомился у Уайта, что это. Уайт очень смутился и объяснил, что это рукопись его книги о ястребах. Он не хотел ее печатать, потому что стал настоящим мастером и знатоком охоты с хищными птицами лишь после того, как написал эту книгу, и ныне стесняется кое-чего из написанного. Да и ястреб его потерялся.
Говард пробежал глазами первые несколько страниц рукописи, и она показалась ему небезынтересной. Он взял ее с собой в спальню и за ночь прочитал всю. На следующее утро он убедил Уайта отдать ему рукопись, чтобы отвезти в Лондон, ибо, по его мнению, ее непременно следовало опубликовать. Сначала Уайт ужаснулся одной лишь мысли о публикации, но шли недели, и постепенно Говарду и его друзьям удалось уговорить Уайта, и тот согласился напечатать книгу при одном условии: он обязательно должен написать к ней послесловие, объяснив, как на самом деле следовало бы обучать ястреба, исходя из собственного последующего опыта.
Вышедшая в 1951 году книга «Ястреб-тетеревятник» не стала бестселлером, но, как ни странно, в редакцию пришло множество читательских писем. В некоторых книгу хвалили. Другие письма были странного содержания. Например, один читатель хотел подарить Уайту орла. Некоторым читателям книга откровенно не понравилась. А одно из таких писем Уайт никогда не мог забыть. Оно задело его за живое. Автором был человек, который, по его словам, тридцать лет читал лекции о птицах и наблюдал за ними всю жизнь. «Как вы смеете рассуждать о любви к птице после того, как упивались извращенными истязаниями наших прекрасных хищных пернатых? – писал он. – Неужели в мире и без того мало жестокости? К чему вы преумножаете ее ради своего удовольствия и развлечения?»
«Прочитав это письмо, – признавался позднее Уайт, – я на три дня потерял аппетит, хотя и написал в ответ четыре страницы с выражением моей любви к пернатым, объяснениями и извинениями». Он ждал ответа. Когда же ответ наконец пришел, в нем, по подсчетам Уайта, пять раз повторялось слово «нормальный», и в заключении корреспондент недвусмысленно давал Уайту понять, что больше не желает о нем слышать. Уайт посчитал, что в таком случае ему остается лишь прекратить переписку.
Я переехала обратно в город, где снимаю у реки маленький домик с залитым солнцем садиком, в дальнем конце которого растет густой шиповник. По улице мимо моего домика прогуливаются коты, на крыше полно голубей. Хорошо жить в доме, который, хотя бы временно, я могу считать своим. Сегодня я распаковываю коробки и расставляю на полках книги. Три коробки уже пусты. Осталось пять. Раскрыв очередную коробку, вижу лежащую поверх других книгу: «Ястреб-тетеревятник».
«Вот так», – думаю я, беря ее в руки. Книга пробуждает во мне странные чувства, потому что я долго не вспоминала об Уайте. Чем счастливее я себя чувствовала, тем реже о нем вспоминала. Его мир все больше и больше отдалялся от моего. Гляжу на растрепанный корешок, открываю книгу и перелистываю. Мне хочется еще раз прочесть последнюю страницу, где Уайт перечисляет, кем был для него Тет – прусским офицером, Аттилой, египетским иероглифом, крылатым ассирийским быком, «одним из сумасшедших герцогов или кардиналов из пьес елизаветинца Джона Уэбстера». Длинный перечень существ, высеченных из камня и облаченных в доспехи, оставивших пометки на книжных страницах и вмятинки на табличках из высушенной на солнце глины. Я смотрю сквозь пыльное окно на Мэйбл в саду. Она искупалась, почистила перья и сейчас наклонилась над копчиковой железой у себя над хвостом. Осторожно теребит ее клювом, а потом пропускает сквозь клюв хвостовые перья, смазывая их таким образом, чтобы не намокали в воде. Я вижу, что птица довольна. В ее полуприкрытых глазах счастливое выражение. Перышки шуршат. Ей явно хорошо. Не знаю, о чем она думает, но она полна жизни.
Я размышляю о списке Уайта и о том, какой странный и грустный конец у его книги. Стоя с открытым томиком в руке, я даю себе клятву, что никогда не стану считать своего ястреба просто иероглифом, исторической личностью или каким-нибудь мерзавцем, о котором никто толком ничего не знает. Этому не бывать. На такое я неспособна. Ведь ястреб не человек. Для меня важнее всего то, что за месяцы, проведенные с Мэйбл, я узнала о существовании другого мира – скал, деревьев, камней, трав и всех ползающих, бегающих и летающих тварей. Они существуют сами по себе, но мы вкладываем в них доступный нашему пониманию смысл, считая, что их существование подтверждает истинность нашего восприятия мира. Пока я была с Мэйбл, то поняла, что настоящим человеком ощущаешь себя только после того, как, хотя бы в воображении, тебе удастся утратить все человеческое. Еще я поняла, насколько опасно принимать собственное представление о дикости за дикость, действительно присущую животному. Ястребы-тетеревятники несут смерть, они неизбежно проливают кровь своих жертв, но человек не может оправдывать этим собственные зверства. Мы всегда должны помнить, что хищные птицы – не люди, и их образ жизни не может иметь никакого отношения к человеческим поступкам.
Я ставлю книгу Уайта на полку и пью чай. У меня созерцательное настроение. Сначала я взяла к себе ястреба и стала притворяться, будто живу его жизнью. Однако отныне я все вижу по-другому – мы должны жить счастливо вместе, но каждая своей жизнью. Гляжу на свои руки: на них тонкие белые полосы. Это шрамы. Один – от когтей Мэйбл. Тогда она не находила себе места от голода. Для меня он – предупреждение, начертанное прямо на теле. Другой – от шипа терновника, сквозь который я продиралась, когда думала, что Мэйбл пропала. У меня есть и другие, невидимые шрамы. Но Мэйбл в них не виновата – наоборот, благодаря ей они затянулись.
Глава 30
Движение земли
27 февраля. Я не в своей тарелке. Завтра я отвезу Мэйбл к моему другу Тони. Мы знакомы очень давно. Он знаток ястребиной охоты и очень великодушный человек. Вместе с семьей он живет в домике лимонного цвета на равнине Южного Суффолка в получасе езды от моря. Я с удовольствием с ним снова встречусь, но мне все равно не по себе. Ведь я еду к нему не для охоты с Мэйбл, а чтобы посадить ее в пустой вольер на период линьки. Завтра я вернусь домой, а Мэйбл останется у Тони.
Ничего не поделаешь. Настала пора, когда у Мэйбл одно за другим вылезут все перья, а на их месте вырастут новые. Чтобы отрастить себе новое оперение, Мэйбл должна быть сытой и жирной. Поэтому всю неделю я пичкаю ее перепелками и фазанами. Мэйбл разжирела, как индюшка, и в глубине души я боюсь, что она начнет беситься. Книги утверждают, что разжиревшие тетеревятники всегда бесятся. Впрочем, они опять ошибаются. Откормленная Мэйбл относится к посторонним хуже, чем раньше, но со мной она по-прежнему ласкова, как котенок. Все утро мы играли. Я бросала ей бумажные шарики, а она их ловила. Вот уже час она дремлет у меня на руке, а я смотрю какую-то дурацкую передачу по телевизору. «Ну ладно, Мэйбл, пора спать», – говорю я ей, сажаю на присаду в соседней комнате и, выключив свет, сама отправляюсь в постель.
