Случаются непостижимые страшные вещи, когда привычный мир за несколько секунд преображается до неузнаваемости. Во втором часу ночи мне приснился один из самых жутких кошмаров в моей жизни. В последнее время мне обычно снилось что-нибудь несущественное и приятное, но в этом кошмаре некто или скорее нечто – поскольку человеческому существу это было бы не под силу – схватило конец моей кровати и стало сильно ее трясти, стараясь скинуть меня на пол. Во сне мне было очень страшно, но наяву все оказалось гораздо хуже. Вскрикнув, я просыпаюсь. И это уже не сон.
Моя кровать по-прежнему трясется. Ходит ходуном и скрипит, хотя в комнате никого нет.
Я обливаюсь холодным потом, трясусь сама как осиновый лист и не могу пошевелится. Не понимаю, что происходит. Ужас наваливается на меня с километровой высоты. Кровать по-прежнему бессмысленно дергается. Я в шоке от невероятности происходящего.
Внезапно кровать останавливается. Несколько секунд я лежу, не в силах шевельнуть даже пальцем. Понимаю, что давно уже не дышу, и начинаю судорожно хватать ртом трясущийся воздух. Надо мной все еще качается абажур.
Внезапно до меня доходит.
Это землетрясение! В Англии? Разве у нас бывают землетрясения? Невероятно! Может, это все-таки что-то другое? Нет, вряд ли. Но все еще до конца не верю. Вскочив с постели, отдергиваю занавеску и смотрю в окно. Во всех домах горит свет. На улице испуганные люди в пижамах. Звонит телефон. Хватаю трубку. Это Кристина.
– Землетрясение! – вопит она. – Ты почувствовала?
Я начинаю ругаться. Она тоже. Мы не находим обычных слов и пытаемся успокоиться, обмениваясь крепкими выражениями. Не помогает. Я уже бросила трубку, но все равно волнуюсь. Вытягиваю перед собой руки ладонями вверх и вижу, что они трясутся. «Успокойся, Хелен, – убеждаю я себя. – Ничего страшного не произошло. Дом не рухнул. Земля не разверзлась». Но толку от этого немного. Землетрясение пробудило во мне детскую боязнь конца света, страх перед гибелью мира в геенне огненной. Выходит, все это время в моей душе дремали старые, глубоко укоренившиеся страхи. Мир стал расползаться по швам, и мне его не залатать. Потом я вспоминаю Мэйбл и рассказы о том, как животные спасаются бегством от землетрясений. Боже мой! Ей, наверное, очень страшно! Перепрыгивая через две ступеньки, бегу наверх, распахиваю дверь и зажигаю свет. Мэйбл спит. Но вот она просыпается, высовывает голову из воротниковых перьев и смотрит на меня ясными глазами. Она явно не ожидала меня увидеть. Зевает, показывая розовый, как у котенка, рот и черный кончик острого языка. Лапы Мэйбл скрыты кремовым нижним оперением, и я вижу только один желтый палец с иссиня-черным когтем. Другую лапу она подтянула к груди. Птица явно ощутила толчки, но потом снова заснула, совершенно не тронутая движением земли. Землетрясение не вызвало у нее ни паники, ни страха. Кажется, оно показалось ей в порядке вещей. Ястреб понимает мир лучше человека. Мэйбл со мной. Она резко наклоняет голову набок, так что клюв поднимается вверх, – значит, рада меня видеть. Я сажусь рядом, а она, удовлетворенно нахохлившись, медленно закрывает глаза, снова опускает голову в перья и засыпает. Мэйбл не герцогиня, не кардинал, не иероглиф и не мифологическое чудовище, но сейчас она больше, чем ястреб. Мне кажется, она – мой дух-хранитель, маленькое божество домашнего очага. Есть вещи, которые случаются лишь один или два раза в жизни. Мир полон чудес и знамений. Они возникают и исчезают, и если вам повезет, то вы можете их увидеть. Я думала, настал конец света, но мой ястреб вновь спас меня, и страх испарился.
Всю дорогу до Суффолка Мэйбл спит у меня в машине. Дом Тони скрыт за деревьями, растущими у дороги, которая проходит между двух полей и посаженных в ряд вязов. Подъехав, я беру Мэйбл на перчатку и иду с ней через лужайку. Навстречу выходит Тони. Он ведет меня за конюшню к высокому вольеру с белыми стенами. Тони отпирает дверь, и я вхожу в вольер. Новый дом Мэйбл огромен. В нем есть покрытые корой сучья и присады с искусственной травой, чтобы массировать птичьи лапы. У Мэйбл имеется ванна. И лоток, по которому Тони будет спускать ей еду. Под ногами трава и гравий. Сделана специальная полка, на которой Мэйбл может лежать, как в гнезде. В вольер проникают лучи теплого солнца. Сквозь проволочную сетку крыши просвечивает небо Суффолка. «Вот, Мейбс, – говорю я, снимая с ее головы клобучок. – Здесь ты поживешь несколько месяцев». Мэйбл смотрит, как моя рука освобождает ее лапы от опутенок. И вот она уже сидит у меня на руке совсем свободная. Покосившись одним глазом на бегущие по небу облака, она начинает озираться по сторонам, разглядывая вольер. Сначала осматривает крышу и углы, потом изучает стены из шлакобетонных блоков. Словно мы на мгновение перенеслись в прошлое, в то темное помещение, где впервые увидели друг друга. Я вспоминаю, как моя Мэйбл в первый раз меня позабыла, и стараюсь не думать о том, что это случится опять.
«Я приеду за тобой, когда кончится лето», – говорю я ей. Позабудет… Вспомнит… Вытянув руку, провожу кончиками пальцев по пестринкам у нее на груди. Когда у Мэйбл вырастут новые перья, они будут в серую и белую полоску. Землисто-охристый окрас исчезнет. Когда я увижу ее в следующий раз, ее глаза будут ярко-оранжевыми, как тлеющие угли. Все течет, все изменяется. Подняв руку, я подбрасываю птицу к ближайшей присаде. Мэйбл взлетает, садится, трясет хвостом, видит еще одну ветку повыше и перепрыгивает туда. Смотрит, отвернувшись от меня, в другую сторону. «Я буду по тебе скучать», – говорю я. Незачем ждать ответа, и объяснять ничего не надо. Поворачиваюсь и выхожу из вольера, оставив птицу у себя за спиной. Тони ждет снаружи. «Пошли в дом», – улыбаясь, говорит он. Тони хорошо понимает, что я сейчас чувствую. Иду за ним в дом, где на кухонном полу, виляя хвостами, разлеглись собаки, а на плите свистит чайник. В доме очень тепло.
Эпилог
Чтобы написать эту книгу, мне следовало больше узнать об Уайте. Поэтому я провела неделю в Центре Гарри Рэнсома, техасском архиве, где хранятся его записи и дневники. В библиотеке с работающим кондиционером было странно читать о грязных английских зимах; за окном в тридцатиградусной жаре парили стервятники, наклоняясь в полете то на одну, то на другую сторону, а по раскаленному тротуару прыгали скворцы. Я перелистывала страницы, пробегала глазами рукописи, читала когда-то принадлежавшие Уайту книги и вернулась домой с ворохом заметок и мыслей. Но этого мне показалось недостаточно: предстояло сделать кое-что еще. В один жаркий июльский день я поехала через всю Англию в Стоу. Школа до сих пор действует, но теперь ее территория открыта для посещения. Я оставила машину на парковке Национального треста
[33], заплатила за вход и, взяв карту, пошла по длинной аллее к воротам. «Сверните налево – оттуда вид лучше», – посоветовал мне охранник. Из чувства противоречия я повернула направо и начала свой путь – на горизонте огромный палладианский дворец был освещен ярким солнцем, бросавшим металлический отблеск на все вокруг, отчего листья липы казались почти черными, а вода в пруду пронзительно-синей. На ее поверхности горели яркие созвездия водяных лилий. Чернильные тени подпирали парковые деревья. Стрижи едва пробивались сквозь плотный от жары воздух, еле-еле хлопая крыльями навстречу легкому ветерку. Это была территория школы, в которой преподавал Уайт, – пейзажи, сотни лет привлекавшие туристов.
