Так за что именно Белла Ахмадулина осуждала этих двух несчастных студентов? Конечно, не за страх и не за то, что они боялись вылететь из института. Боялись все, и почти все подписали эти осуждающие письма. Она не считала себя вправе осуждать подписавших и даже не считала себя вправе мерить их по своей мерке, ведь, несмотря на юность, она сумела сделать то, на что многие не способны до глубокой старости, – понять, что ситуации бывают разные и нельзя требовать одного и того же от москвички из почти номенклатурной семьи и простых мальчиков из деревни. Но, глядя на Панкратова и Харабарова, она ясно поняла, где проходит граница между слабостью и подлостью. Человек может струсить, может предать, это плохо, но все же понятно, по-человечески. Но нельзя просить разрешения на предательство у того, кого ты предаешь. Это за пределами того, что можно понять и простить.
Евгений Евтушенко писал в своих воспоминаниях, что Пастернак тоже примерно так и думал, поэтому очень раскаивался в том, что дал этим двум ребятам такое разрешение, тем самым подтолкнув слабых людей совершить предательство: «Я им разрешил», – сказал мне Пастернак перед своей смертью. Он очень жалел об этом, постоянно спрашивал: «Какое я имел право? Поэт, предавший другого поэта, – конченый человек». Он оказался прав: Панкратов и Харабаров исчезли из литературы».
Совершив дурной поступок, человек первым торопится порвать отношения. Он не прощает вам своего падения.
А что же сама Ахмадулина? Она ведь осмелилась на то, на что почти ни у кого не хватило духу, – все-таки отказалась подписывать письмо, требующее высылки Пастернака из страны, мотивировав это тем, что роман «Доктор Живаго» не читала, поэтому не может за него и осуждать, а стихи Пастернака очень любит, и за них тем более осуждать не будет. Кстати, почти такой же аргумент привел академик Л. А. Арцимович, который тоже отказался ставить свою подпись под статьей, осуждающей Пастернака. Он напомнил завет, который оставил ученым академик И. П. Павлов – первый русский нобелевский лауреат и бесспорный авторитет в советской науке, – говорить только то, что знаешь. И потребовал, чтобы ему дали прочесть «Доктора Живаго», тогда он готов будет осудить писателя за эту книгу или не осудить.
Но Арцимович был академиком, лауреатом Сталинской премии и «отцом» термоядерного синтеза, а Белла Ахмадулина – всего лишь студенткой Литературного института. И тем не менее она не испугалась. Почти – за исключением того случая с машиной.
Хорошо, если уже в раннем возрасте человек понимает, что ты один раз ошибешься и потом всю жизнь, всю жизнь… Но мне и в голову не приходило ошибаться, я не могла этого сделать, это было бы так же странно, как, я не знаю, обидеть мою собаку или какое-то злодеяние.
Почему она не боялась? Вроде бы странный вопрос – ну да, не боялась. Смелая была, да и ничего страшного с ней после этого действительно не случилось. Только из института исключили, ну так это не страшно, потом доучилась. Но это нам сейчас кажется, что так и должно было быть. В то время все воспринималось по-другому. К примеру, можно вспомнить знаменитую выставку в Манеже в 1962 году, на которой Хрущев раскритиковал в пух и прах работы молодых художников и скульпторов. Они рассказывали потом, что после ухода Хрущева разъехались по домам и стали готовиться к худшему – прятать компрометирующие бумаги, раздавать друзьям книги запрещенных писателей, в общем, чуть ли не сухари сушили, готовясь к лагерям. Даже о возможной высылке из страны вспоминали только те, у кого было побольше оптимизма. И когда ничего такого с ними не произошло, обошлись несколькими разносами на собраниях и временной потерей работы, поверить не могли, что на этом все, репрессии окончены.
А Белла Ахмадулина не боялась! Ну как это могло быть? Ведь у нее и отец был когда-то репрессирован, не защитила его даже высокая должность. Знала она, как в жизни бывает, наивной не была. Возможно, дело в ее личном мироощущении. Когда читаешь ее интервью, все время поражаешься, насколько точно она ощущает время, в котором живет. И даже тогда, в 1958 году, почти все еще тряслись от привычного страха, а она – юная студентка – чувствовала свежий ветер «оттепели». Обманчивый и переменчивый, но дышалось им гораздо легче. Хотя большинству еще только предстояло учиться им дышать…
К своему туманному будущему Ахмадулина отнеслась философски: «Ну, а меня что – исключать из института. Я уже была на четвертом курсе. Но я просто со смехом, потом со смехом, хотя какая-то печаль, вот когда я стала совсем одна, какая-то печаль, конечно, была, но дело в том, что меня очень бодрила публика вокруг, на миру и смерть красна».
Все это было неожиданным – я имею в виду внезапную «оттепель». Это было странное время, сейчас – здесь, я видимо, рассуждаю с позиций того, что долго живу, – время совсем другое. А тогда поднялся вихрь, хотя внешне вроде бы ничего не происходило. Появилась Белла, другие поэты.
Вспоминая те давние времена, удивляюсь – как это крыло свободы задело Россию? Люди стали свободно выражать мысли друг другу, и Белла в этом окружении стала явлением. Даже просто ее голос, ее мир – совершенно другой. И она, конечно, сумела вокруг себя создать мужчин – открытых, элегантных, нас с вами.
Юрий Любимов, режиссер, актер и педагог, создатель московского Театра драмы и комедии на Таганке.
Приметой нового времени стало и то, что исключить ее за отказ подписать письмо было нельзя. И просто так объявить врагом народа уже тоже было невозможно. Пришлось придумывать причину, по которой можно было бы отчислить строптивую студентку. Думаю, любой, кто учился в вузе, понимает, что при большом желании найти такую причину проще простого – всегда есть предмет, на котором можно «завалить» кого угодно. Для Ахмадулиной таким предметом стал марксизм-ленинизм.
«Я, естественно, не поспевала по этому предмету, – честно признавалась она. Не удивлюсь, что при ее отвращении к учению Маркса и Ленина она даже не пыталась его изучать. – У нас была преподавательница по диамату, а у нее был диабет, и я однажды перепутала диамат и диабет. Это диалектический материализм – диамат. Ну, мне тогда защитывалось это как цинизм. Да нет, я не знала, я не хотела обидеть… Мне прислали для последней переэкзаменовки преподавателя из Института марксизма-ленинизма, он был человек армянского происхождения и какой-то профессор. Он пришел для испытания, целая толпа студентов у двери стояла, мы три часа беседовали».
Сначала преподаватель спросил Ахмадулину, почему она не подписала письмо, осуждающее Пастернака, получил тот же ответ – что она не читала «Доктора Живаго», поэтому не может и осуждать. Дальнейший же их разговор был больше похож на один из анекдотов про студентов, сдающих экзамены.
Преподаватель: Что Мао Цзэдун сказал про рабочее движение?
Белла: Что рабочее движение есть прогрессивное, ведущее учение для всех.
Преподаватель: Ну, что-то вы знаете.
Белла: Вы думаете, я это читала? Я сейчас это придумала.
Что поделать, она всегда была остра на язык, а сейчас, зная, что приказ о ее отчислении уже готов, и этот экзамен простая формальность, и вовсе не пыталась сдерживаться. Тем не менее преподаватель честно проэкзаменовал ее и напоследок предупредил: «Я вижу, вы неисправимы, но это довольно опасные шутки». Но Ахмадулина уже разошлась, ее было не остановить: «Меня привели к директору, Серегину Борису Николаевичу, который уже объявил мне об исключении… – рассказывала она. – Он сказал:
