«Новость о том, что мне предстоит появиться на свет, стала для всех полной неожиданностью, – рассказывала она. – Мама нашла в себе силы принять ее и стала думать о грядущем событии как о большой радости. Но они с папой хотели мальчика, собирались назвать его Александром – в честь Пушкина. И тут опять сюрприз: девочка. А ведь отец с Кавказа, для него это принципиальный момент. В записках из роддома мама уговаривала его принять случившееся как данность и полюбить меня хотя бы за то, что я на него похожа. Правда, сходство это, кажется, было мистификацией. Просто у меня в младенчестве волосы росли от бровей и до самой макушки. Вот на это мама и ссылалась. Мол, сразу видно, что кавказская девочка. Других общих черт не наблюдалось.
Имя мне дал профессор Реформатский – по его учебнику мы осваивали в Литинституте введение в языкознание. Мамины рассказы о нем рисуют совершенно удивительного старика, озорного профессора, который как-то попал в милицию за то, что в нетрезвом виде вместе со своими студентами ради забавы хотел прыгнуть с моста в Москву-реку. Когда я родилась, он пришел к нам и страшно возмутился, узнав, что меня назвали Софьей. Почему – никто не знает. «Об этом не может быть и речи, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – Только Елизавета!» Почему Елизавета, профессор тоже не объяснил. Но имя всем понравилось».
Меня до глубины души поразила не редактированная переписка Беллочки с Василием Аксеновым. Такого предельно откровенного документа я давно не читала. Он уехал и живет в Америке, а она тоскует по нему в России, в Москве. Ведется исповедальное общение, которое может быть у людей, которые думают, что больше не увидятся. Каждую неделю они в письмах рассказывали, что с ними происходит. Есть в них и болевые вещи: как-то зашушукались, что из переделкинского сада единственного ребенка, которого не берут – дочка Ахмадулиной Лиза. И тут же в переписке с Аксеновым Белла пишет: «Я плоха. Душа испепелила организм!» Да, Белла очень переживала каждое неосторожно брошенное слово в ее адрес, тем более, если оно касалось ее детей. Оно мучилась, если она что-то не могла сделать для своих детей.
Зоя Богуславская, писательница, прозаик, эссеист, драматург, вдова поэта Андрея Вознесенского.
Но рождение ребенка не спасло брак Ахмадулиной с Эльдаром Кулиевым. Уж очень они были разные люди, и кроме дочери у них фактически не было ничего общего. Да и разница в возрасте сказывалась. Кулиев был слишком юным, он не мог стать для жены опорой, в которой она нуждалась. Ахмадулина ведь не была создана для роли матери, она сама всю жизнь оставалась вечной девочкой, прекрасным эльфом, для которого бытовые заботы были вынужденным и очень тяжелым бременем. А тут кроме двух дочерей она должна была заботиться еще и о юном муже, которому еще только предстояло стать серьезным взрослым мужчиной. Для нее это было непосильной ношей. «Положение старшей в семье маме подходило мало, – вспоминала Елизавета Кулиева, – тем не менее она как могла обустраивала быт и даже помогала папе писать курсовые. Думаю, мама любила мужа и расстались они не по ее вине, но брак был обречен с самого начала. Знаю, что мой отец замечательно относился к Ане, моей старшей сестре, она сохранила о нем самые теплые воспоминания».
Лиза Кулиева родилась в 1973 году. Брак Беллы Ахмадулиной и Эльдара Кулиева почти сразу распался, а весной 1974 года Белла, выгуливая во дворе собаку, встретила Бориса Мессерера. И можно сказать, что ее жизнь разделилась на две части – до этого дня и после него…
Не плачьте обо мне – я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне – я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет Божью Матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне – я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне – я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой моею и пресветлой
уж как-нибудь, а всё ж я проживу.
Вместо эпилога. Борис Мессерер
Мама никогда не обсуждала с нами свою личную жизнь, у нас складывалось впечатление, что она просто родилась в браке с Борисом Мессерером, нашим отчимом, и никогда не было иначе.
Елизавета Кулиева
Закономерный вопрос: почему эпилог? В 1974 году, когда Ахмадулина вышла замуж за Бориса Мессерера, ей было всего тридцать семь лет. Впереди у нее была еще половина жизни, в которой произошло немало событий. Ей предстояло пережить много взлетов и падений – впасть в немилость за участие в создании литературного альманаха «Метрополь», вступиться и не раз за советских диссидентов, получить Государственную премию СССР, побывать в Грузии и проникнуться большой любовью к грузинскому языку, получить звание почетного академика Американской академии искусств и литературы… Не говоря уж о том, со сколькими необыкновенными людьми она за эти годы подружилась, в скольких странах побывала и сколько прекрасных стихов написала.
Но в этом все и дело. Я не зря вынесла в эпиграф эпилога слова Елизаветы Кулиевой. Годы, прожитые Беллы Ахмадулиной с Борисом Мессерером, – это, можно сказать, ее вторая, отдельная жизнь. Эту жизнь не уместить в пару глав, она достойна целой отдельной книги. И такая книга уже есть – это «Промельк Беллы», написанный самим Мессерером.
Их общий друг Михаил Жванецкий говорил: «Ей очень повезло в жизни – встретить такого человека, как Борис Мессерер. После этих ветреных поэтов у нее появился настоящий муж, которому можно было за спину зайти, который брал ее за руку и вел… Боря и носил ей, и подносил, он мыл ей ноги и руки. Сам, будучи замечательным художником-постановщиком, он знал, возле кого он рядом, и огромное уважение ему за этот титанический труд, за то, что подарил ей счастливую жизнь».
В Борисе Мессерере Белла Ахмадулина обрела не только свою вторую половину, верного друга, ангела-хранителя, но еще и биографа. Кто может рассказать о ней и их совместной жизни подробнее и лучше чем он?
Приведу лишь одну цитату из его книги:
«В первые дни нашего совпадения с Беллой мы отрезали себя от окружающего мира, погрузились в нирвану и, как сказано Высоцким, легли на дно, как подводная лодка, и позывных не подавали… Мы ни с кем не общались, никто не знал, где мы находимся.
На пятый день добровольного заточения Беллы в мастерской я, вернувшись из города, увидел на столе большой лист ватмана, исписанный стихами. Белла сидела рядом. Я прочитал стихи и был поражен – это были очень хорошие стихи, и они были посвящены мне. До этого я не читал стихов Беллы – так уж получилось. После знакомства с ней мне, конечно, захотелось прочитать, но я не стал этого делать, потому что не хотел сглазить наши нарождавшиеся отношения.
