– Да ни за что на свете! Все это для юных, свеженьких, розовощеких и наивных дарований – а не таких старых прожженных циников, как мы с тобой! В последних сезонах у них никого и не было старше двадцати.
– Они расширяют диапазон, – уверяет меня Карл. – Верхняя граница теперь тридцать пять лет.
– Подумать только! Мы в самый раз в нее втискиваемся!
– Нам это шоу будет очень даже на пользу.
– Это как? – недоумеваю я.
– Добавит нам опыта как артистам, к тому же никогда не знаешь…
– Да брось, я-то знаю.
– Но кто-то же должен там победить, – не отступает Карл. – Так почему не мы?
– Нет. Без вариантов.
Тут мой дружок насупливает брови:
– Ты обещала, что сперва подумаешь.
Я на миг вскидываю глаза к потолку.
– Я подумала. Мой ответ – нет. Ни за что.
– Ферн, – терпеливо говорит Карл. – Я ведь прошу сделать для меня всего такую малость!
Эти слова заставляют меня устыдиться. Карл – моя верная поддержка и опора, мой хранитель, мой дорогой и единственный друг. И ведь действительно, он ничего от меня не просит взамен. Хотя, может, и не совсем верно сказано. Он частенько намекает мне, так сказать, на «дружеский секс», но никогда его не получает.
– Пожалуйста, ну, сделай это для меня, – устремляет он на меня жалостливый взгляд бедного потерявшегося мальчонки.
– К тому же я, скорее всего, буду работать.
– Разве ты не можешь попросить у своего Паваротти отгул?
– Я только первую неделю работаю, – напоминаю Карлу, – и мне бы не хотелось у него вызвать недовольства. И уж чего бы мне меньше всего хотелось – так это признаться Эвану Дейвиду, что я тешу амбиции сделаться певицей. Мои жалкие потуги в сравнении с его талантом кажутся такими ничтожными, и… Не спрашивай меня почему, но мне бы не хотелось, чтобы он надо мной посмеялся. А уж я, поверь, давно привыкла, что мои амбициозные мечты все поднимают на смех.
– Это, наверно, наш последний реальный шанс, – на полном серьезе говорит Карл. – Неужели ты хочешь провести остаток жизни за этой вот несчастной барной стойкой?
Одновременно мы окидываем взглядом наводящую уныние обстановку паба: вздымающиеся к потолку клубы сигаретного дыма, мрачные, смолистого цвета занавеси, весь затертый и заляпанный рыже-коричневый ковер, лежащий тут, поди, с шестидесятых.
– Не хочу, – надуваю я губы. – Но все же «Минута славы»… – Я кривлю лицо в презрительной мине.
– Если ты не пойдешь на прослушивание, – грозится Карл, – придется заняться нестандартным сексом.
– Ладно, пойду.
Тогда, потянувшись ко мне через стойку, Карл крепко стискивает мне руку:
– Спасибо!
– Пойду, если смогу взять отгул, – уточняю я.
– Для меня это уже здорово, – радуется приятель, глаза у него возбужденно сверкают. – Мы можем победить. Очень даже можем!
Но тут в бар входит мой папаша, и у меня пропадает всякое желание миндальничать с Карлом. Наоборот, сердце в гневе сжимается. Вот что такого, скажите, в этом человеке, из-за чего мне порой хочется сцапать его ласково за шкирку да хорошенечко встряхнуть?
– Ты ходил повидаться с мамой?
– Привет, дорогуша, – подтягивает он к себе стул. – У меня все отлично, спасибо. А у тебя как день прошел?
Я игнорирую его издевательский тон.
– Привет. Ходил?
– Да, – вздыхает он.
Нацедив пинту пива, ставлю перед отцом стакан, попутно отмечая, что денег он за это не кладет. А еще отмечаю, что за нынешний вечер прикладывается он уже явно не первый раз.
– Привет, мистер Кендал, – подает голос Карл. – Дерек.
Мне бы не хотелось говорить Карлу, что мой папаша для него «просто Дерек», только когда его угощают двойным виски.
– Приветствую, парниша, – немного невнятно отзывается папа, с заметным облегчением обнаруживая рядом с собой хоть одно дружеское лицо. Похоже, где-то начиная с ленча он угощался в какой-то другой пивнушке – причем, судя по поведению, наугощался уже всласть.
Но меня не так-то легко отвлечь от дознания:
– И?
Отец мотает головой.
– Я нынче снова воспользуюсь твоим гостеприимством.
– Ты неисправим, – досадую я.
– Милая, я сделал все что мог. Это ненормальная женщина, – добавляет он, осушив примерно половину порции. – Понять не могу, что на нее нашло!
Я с яростью натираю стаканы. Если б можно было так же легко втереть здравый смысл в башку моего беспокойного родителя!
– Наелась она тобой по горло – вот что на нее нашло.
В два больших глотка отец опорожняет стакан и громко, с силой опускает его на стойку:
– Твою ж мать! – внезапно выдает он, причем достаточно громогласно. – Да пошло оно все на хрен!
Мы с Карлом аж подпрыгиваем от неожиданности: у моего папочки масса недостатков, но в сквернословии он как-то замечен не был. Оба глядим на него с изумлением.
– Пап, ты чего?
– Да задолбало меня все это! – продолжает он в том же агрессивном духе, принимаясь еще и размахивать руками.
Господин Кен тут же делает стойку и внимательно глядит в нашу сторону. Я подмигиваю ему – дескать, все будет в порядке, на что я сейчас искренне надеюсь. Он, понятно, привык к пьяным потасовкам в «Голове» перед закрытием, однако это не означает, что Кену это нравится.
– Черт подери, я всю свою жизнь из кожи вон лез – и, спрашивается, ради чего?!
Я уж не буду уточнять, что о том, как он лез из кожи, кричать ему, собственно, не стоит.
– Да ну и хрен с ней! – не на шутку расходится отец. – Пусть катится к чертям собачьим!
С каждым новым ругательством голос его делается все пронзительней, и посетители паба начинают оборачиваться. Причем даже такие, что обычно не видят особой разницы между этим пабом и стройплощадкой.
– Я уже не знаю, что с ней делать. Так что пусть катится к едрене фене! Пусть валит на хрен и сама строит свою гребаную жизнь! Без меня!
– Пап! – сердито шиплю я. – Понизь-ка тон. И перестань ругаться, а то ведешь себя точно туреттик
[18].
– Туреттик? – аж светится от радости отец. Чуть ли не ореол у головы сияет! – Интересно, если я вдруг заболею, она пустит меня обратно?
Глава 14
– Ну и как она справляется?
