А еще сестра научила Эвана играть в регби, ловить в речке пескарей, показала кое-какие секреты армрестлинга. На летних каникулах они целыми днями бродили по лесам и полям. Гленис то и дело находила ветки, на которых можно было качаться, как на качелях, учила брата искусству плести из ромашек венки и ловить лягушек. Она знала, где найти наилучшие птичьи гнезда и в какое время ходят местные поезда, чтобы можно было поиграть на рельсах, считая, что это относительно безопасно. Когда Дэй Дженкинс взял манеру задирать Эвана после уроков, Гленис быстро поколотила его обидчика. Матушка всегда горько сетовала, когда после прогулок по окрестностям все дочкины платья с рюшечками попадали домой грязные и в репьях.
Если не считать ежегодных поездок на каникулы в Тенби или на остров Англси – в те довольно редкие моменты, когда отец мог позволить себе вольный стиль одежды с закатанными штанинами и засученными до локтя рукавами и когда детям разрешалось отъедаться мороженым, пока не заболеют, – в целом в их жизни не происходило ничего примечательного.
Но вот в один из серых, хмурых зимних дней всему этому пришел конец.
У отца тогда были репетиции к ближайшему концерту в местном сельском клубе, и Эван напросился, чтобы его взяли с собой. Почти с самого утра над всей долиной повисла нескончаемая морось, означавшая, что на улицу его играть не выпустят и Эван вынужден будет весь остаток дня бесцельно слоняться по дому. Единственное, что могло бы как-то развлечь мальчика, – это если отец все-таки позволил бы пойти с ним на репетицию. После долгих упрашиваний и уговоров папа наконец смягчился и дал свое разрешение, но лишь при условии, что Гленис отправится с ними, чтобы присмотреть за братом. Сам Эван считал, что за ним уже нет нужды присматривать, однако не стал оспаривать отцовское решение. Рис Уильямс тоже собирался пойти в клуб, как и еще горстка детишек, которым удалось уломать отцов взять их с собой.
Вопреки обыкновению Гленис совсем не горела желанием туда идти. Ей хотелось остаться дома и играть с куклами. Эван не понимал, что на нее нашло – ведь ей всегда нравилось слушать, как отец поет. Всякий раз, когда папа выступал, ее лицо светилось невыразимым восторгом. Последовали новые уговоры и убалтывания, и наконец сестра сдалась – и то лишь под угрозой тяжелой маминой руки и после настойчивого повеления приглядеть за младшим братом. Эван радостно кинулся надевать куртку, а на Гленис мать подпоясала длинный дождевик, в то время как папа, в ожидании их, уже нетерпеливо переминался у порога. Брат с сестрой оба знали, что отец только делает вид, будто не желает брать их с собой. На самом деле он очень гордился своими детьми и порой даже уговаривал Эвана попеть перед другими их хористами, чтобы те могли оценить, как развивается его голос.
Гленис нога за ногу плелась по Томас-стрит, ворча всю дорогу. В знак протеста она взяла с собой бледную косоглазую куклу по имени Молли, которую с какой-то неистовостью прижимала к себе – что вообще на Гленис было не похоже. Обычно, когда они вместе шли в школу или обратно, то вовсю распевали самые популярные песни. Больше всего они любили The Beatles, а потому нередко окрестности оглашались напевами I Want to Hold Your Hand, Can’t Buy Me Love или She Loves You. Пол Маккартни был у сестры любимым из битлов. Она даже мечтала, что, когда вырастет, выйдет за него замуж. Гленис всегда была оптимисткой и на редкость жизнерадостной девчонкой – несмотря на безнадежно тоскливое, мрачное небо, чаще всего выпадавшее на долю их деревни.
Вот и в тот день погода не заладилась, с утра холмы окутались беспросветными тучами. Мелкий неустанный дождь просачивался сквозь одежду, мокрые волосы прилипали к голове – и казалось, они целую вечность тащились к клубу, то и дело подгоняемые хмурым отцом.
Их сельский клуб, как игрушечка, примостился у подножия огромной, точно гора, насыпи отвальных пород, для населения деревни являвшей весьма удручающую подробность пейзажа.
Оставив их в самом конце зала и велев хорошо себя вести, отец присоединился к своим друзьям-хористам на сцене. Всякий раз, как папа прибывал на репетицию, настроение у всего хора заметно улучшалось. Приятели-горняки обнимали отца, похлопывая по спине, как будто не виделись с ним чуть ли не месяц, хотя Эван прекрасно знал, что еще вчера они работали бок о бок.
Гленис помогла своему совершенно никчемному восьмилетнему брату снять куртку, поприглаживала его непослушные волосы, пытаясь придать им какое-то подобие прически, и наконец отвела его к ряду стульев, уже выставленных в зале в ожидании предстоящего вечером концерта. Друзья Эвана уже все собрались, тоже придя послушать своих отцов: и Рис Уильямс, и Дилан Хьюз, и Идрис Эдвардс, чей папа из-за невероятно могучих бицепсов прослыл в округе как Арвель-Окорок.
– Можно я посижу со всеми? – шепнул Эван сестре, и Гленис презрительно скользнула взглядом по неровному ряду мальчишек, уже нетерпеливо дергающихся на своих стульях. – Ну пожалуйста, Гленис!
За сегодняшний день он успел выпросить у сестры уже много разных уступок и прекрасно знал, что за все ему придется отплатить. Может, сестра опять заставит его умыкнуть кота миссис Джонс, чтобы она могла покатать в своей кукольной колясочке этого шипящего и плюющегося от ярости зверя.
Когда Эван скользнул на свободное место рядом с Рисом и они в знак приветствия толкнули друг друга локтями, со сцены уже вовсю разливалось «Над топью Тредегара»
[45]. Сочный отцовский тенор словно парил над другими голосами, глаза его были обращены к небу.
В клубе было жарко, и Эван стянул с себя ярко-красный шерстяной свитер, любовно вывязанный для него матерью. Это была его любимая одежка, хотя Эван в ней и жарился, точно в парнике. Мальчик сложил его на спинке стула, как научила его Гленис, потом попытался, опять без малейшего успеха, пригладить волосы. Сестра недовольно одернула его, пихнув под ребра.
Хор между тем распевно завел «Улетишь ли, черный дрозд?»
[46], и Эван с приятелями стали перешептываться через весь ряд. У мальчишек, полдня просидевших в четырех стенах, нерастраченная энергия, понятно, била ключом. Гленис уже впала в восторженное оцепенение, с благоговением глядя на отца. На лице ее светилось счастье, и в этот момент она выглядела в точности как в евангельской сценке на минувшем Рождестве, где Гленис играла ангела. Сам Эван и рад бы полностью сосредоточиться на музыке, но это у него никак не получалось, поскольку Рис болтал с ним без умолку.
– Эван, глянь! – Приятель раскрыл ладонь, показав горсть новеньких блестящих шариков. Он ссыпал их в руку Эвану, выбрав для этого не самый подходящий момент, и когда пение стихло, шарики с шумом покатились по полу, рассеявшись где-то под стульями.
В мгновение ока Герайнт Дейвид сбежал со сцены, резко сдернул Эвана со стула и безо всяких церемоний оттащил униженного перед друзьями мальчика в самый конец зала. Там отец усадил Эвана на последний ряд, возле двери.
