Вторым потрясением явилось то, что их деревенского клуба больше не существовало: он полностью исчез из виду, уничтоженный сланцево-глинистой массой сползшего террикона. Верхушка его сейчас выглядела так, будто там недавно взорвался вулкан, оставив после себя кратер наподобие тех, что Эван вполне мог бы представить на Луне, но уж никак не в их тихой безмятежной деревеньке.
Позднее выяснилось, что после трех дней непрерывного дождя свыше миллиона тонн угольных отбросов размякли, разрыхлились и, стронутые с места подземным взрывом в руднике, двинулись своим трагическим путем. Мельчайшая искра от врубовой машины воспламенила огромное скопление газа, случившееся там из-за поломки в системе шахтной вентиляции. Той самой поломки, на которую Герайнт Дейвид уже не один год жаловался своему бригадиру и о которой каждый вечер недовольно ворчал, возвращаясь домой с этих адских глубин.
Когда Эван с Диланом, протолкнувшись сквозь окно, вылезли наконец наружу, на место уже прибыла группа шахтеров, только-только выбравшихся из забоя, – черных от угольной пыли и до сих пор пошатывающихся от удара взрывной волны. Поняв, что их товарищи оказались погребены под сползшим отвалом, мужчины не медля принялись разгребать гигантскую черную кучу, принесшую с собой все, что только попадалось ей на пути: обломки деревьев, кирпичи, даже помятые машины. Сложив свой изодранный свитер и оставив на стене, Эван тоже кинулся голыми руками разрывать угольную массу, пытаясь добраться до сестры, пока не пришел полицейский и не оторвал его, отчаянно брыкающегося, от кучи.
– Там мой папа, – дергался у него в руках Эван, – там сестра.
– Пойдем отсюда, сынок, – тихо сказал ему полицейский. – Ты уже ничем не сможешь им помочь.
Несколько хористов, черные от грязи с головы до пят, стояли и плакали. От отца и от Гленис не было и следа.
Спустя несколько мгновений, прямо в домашних шлепанцах, на ходу поправляя на голове платок, примчалась мать. Непонятно зачем она прихватила с собой все, какие были в доме, полотенца. Увидев сына, она кинулась к нему и порывисто прижала к себе.
– А где Гленис? – тут же встряхнула она его за плечи. – Где твоя сестра?
– Не знаю, – ответил Эван, уже опасаясь самого худшего.
– Где твой отец?
Не дожидаясь ответа, мама оставила его стоять, а сама, отталкивая всех, кто пытался было ее остановить, устремилась к угольной куче. К ней присоединились и другие матери. Среди них Эван увидел маму Идриса Эдвардса, и ему очень не хотелось сообщать ей то, что он знал. Женщины пальцами растаскивали, расковыривали грязь и глину, разбивая руки в кровь, а он, всеми забытый, стоял в стороне рядом со своим спасителем Диланом, совершенно не зная, что делать.
Спустя час, а может, и больше, полицейский вытащил наверх через окно его отца. Руки и ноги у него безвольно свисали, как у куклы Молли, он весь был в ссадинах и кровоподтеках, в грязной и драной одежде, со слипшимися с глиной волосами. Папу положили на землю, и полицейский накрыл его простыней. Эвану тогда это показалось странным: как же папа сможет все видеть своими глазами?
После этого Меган уже не могла стоять без поддержки. Ее трясло как в лихорадке, колени бессильно подгибались под тяжестью тела, и женщина едва ли не висела на миссис Эдвардс. Когда стемнело, его мать уговорили покинуть это место, а один из санитаров приехавшей «Скорой» обмыл и перевязал ей ободранные руки, превратившиеся в сплошные кровоточащие раны.
Она отвела Эвана домой, но забыла дать ему что-нибудь поесть. Он самостоятельно отмылся, вытершись жесткой застиранной фланелью, поскольку ни одного полотенца в доме не осталось, – мать же все это время кричала и плакала перед очагом, издавая ужасный, пронзительный вой, какого Эван никогда в жизни не слышал и ни за что не хотел бы услышать когда-либо еще. Потом он в полном молчании, не представляя, что сказать, сел рядом с мамой в пижаме. Уже поздним вечером, оставив перепуганного Эвана одного, мать ушла с полицейским в маленькую баптистскую часовню и несколько часов ожидала своей очереди, чтобы исполнить свой жуткий долг по поиску дочери среди завернутых в покрывала трупов. Наконец Гленис была найдена…
Фрэнк плавно огибал на своем лимузине тесные повороты, продвигаясь к деревенскому кладбищу – несоразмерно крупному для столь небольшой общины. Их авто неторопливо вкатилось на парковочную площадку перед деревянной клепаной дверью потемневшей за столько лет часовни.
– Я ненадолго, – бросил Эван водителю.
Лицо пожилого шофера обеспокоенно сморщилось.
– Могу пойти с вами, шеф.
Но Эван замотал головой:
– Я предпочитаю побыть один.
– Там, в багажнике, есть зонт, давайте я вам достану.
Дождь и впрямь заметно усилился, тяжело падая с мрачного серого неба.
– Благодарю, – отозвался Эван, – но мне и так хорошо.
Ему хотелось ощутить этот дождь непокрытой головой. Хотелось почувствовать, как он просачивается сквозь его до смешного здесь нелепое кашемировое пальто. Подобный визит уж точно не стоило бы предпринимать в радостном сиянии летнего солнца.
Оставив позади лимузин, Эван двинулся вверх по крутой тропе, идущей через кладбище. Старые могильные камни стояли как попало, некоторые даже повалились, все заросло высокой травой. Требующие ремонта надгробия были повязаны желто-черными лентами, очень похожими на те, которыми огораживают место преступления в американских полицейских боевиках. Это было, конечно, безобразие, и кто-то должен был этим озаботиться. В сравнении со старым кладбищем мемориальный сад на вершине холма выглядел на удивление новеньким и ухоженным. Об этих могилах никто не забывал. Ряды строгих белых камней резко выделялись на фоне унылого пейзажа – последние коварные терриконы уже много лет назад были разровнены под давлением общественности. После той трагедии была устроена одна общая погребальная служба, и плач от нее разносился по всей долине к окрестным селениям.
Меган Дейвид, только что получившая своего мужа и дочь после их погребения под оползнем, вынуждена была снова предать их земле. От этого тягостного испытания она так никогда и не оправилась. Едва ли не за одну ночь ее волосы совершенно поседели. Без всякой на то логики она винила в обрушившейся трагедии себя: дескать, ей не следовало отпускать детей на ту злополучную репетицию и надо было найти хороший предлог оставить мужа дома. Но Эван-то знал, что на самом деле мать тут совсем ни при чем – это целиком и полностью его вина.
После того несчастья уже ничто не вернулось в прежнюю колею.
Вместо того чтобы тихо и мирно оплакивать погибших, община выступила против шахтного начальства, которое она винила в случившемся: управляющие игнорировали постоянные тревоги рудокопов насчет проблем с вентиляцией в забое.
Мать Эвана никогда уже больше не вязала вечерами, и тот испорченный красный свитер оказался ее последним изделием. Так она его и не починила. И больше никогда не пекла мама свои восхитительные булочки. И подолгу не замечала на мебели пыль. И больше не звучали удивительные пластинки с оперными записями. Единственное, что слышалось теперь в доме, – так это тиканье часов.
