– Кто вы такая? – вопрошает отец, едва я появляюсь на кухне.
– Брось, пап, – обрываю его я. – Я не в настроении.
Он сдается, усаживаясь поглубже в кресло.
Следующим пунктом, к чему мне следует приложить побольше сил, идет продолжающееся до сих пор раздельное существование родителей. Если я в самое ближайшее время не вытурю своего спятившего папашу из квартиры, я вполне буду способна его убить. Похоже, он досрочно решил отправить себя на пенсию, и с тех самых пор, что мама его выгнала из дома, он на работу не ходил, а значит, и не отдавал никаких денег за свое проживание. Это несмотря на то, что он с удовольствием уничтожает содержимое моего буфета, едва мне стоит наполнить его едой. И, как я уже убедилась, все, что он делает, – так это день-деньской сидит и смотрит, чем-нибудь похрустывая, программу «Дес и Мел», да периодически совершает набег на интернет, выискивая себе для симуляции какую-нибудь очередную хворь. Пол в моей спальне ровным слоем завален его джемперами с ромбами и некоторыми другими предметами одежды, которые, будучи от папы, не очень-то радуют глаз. У гостиной вид, как после бомбежки, поскольку диван там хронически разложен и постель после сна не убрана, а полка в ванной забрызгана пеной для бритья и завалена использованными бритвенными лезвиями. Ну хоть, по крайней мере, он пока что моется и бреется!
Прежде чем я развернусь и уйду в «Голову» на свой выдающийся вечерний концерт, мне надо еще запустить стирку. Есть, конечно, еще тысяча других невыполненных домашних дел, но они пока что могут подождать. Приоритетом всегда пользуется наличие в доме чистой одежды.
– Пап, тебе ничего не надо постирать?
– Есть пара вещичек, – отзывается он. – Сейчас принесу.
Насчет нормально поесть я оставляю на потом. Может, заскочим с Карлом в какую-нибудь забегаловку. Больше, я так понимаю, в моей жизни роскошных обедов не светит. Пока же надо чего-нибудь наскоро перехватить, чтобы от голода не подвело живот, и я обшариваю на кухне шкафчики. Однако оказывается, что мой драгоценный родитель меня в который раз объел подчистую. Единственное, что он мне оставил, – это дешевые и отвратительные на вкус хлопья, которыми брезгует даже Пискун. Выставив из буфета на стол коробку, я шарю в другом шкафчике в поисках неиспользованной глубокой тарелки. Когда же наконец нужная попадается под руку, я пытаюсь насыпать в нее хлопьев – и вдруг выясняется, что коробка совершенно пуста. Да что же это за бзик такой у мужиков, что они вечно ставят опустевшую упаковку в буфет или холодильник?! Почему они не могут просто взять и выкинуть ее, как это делают женщины? Я встряхиваю коробку, однако, в отличие от Дейвида Блейна, не в силах материализовать хлопья из воздуха. Зато я очень даже в силах прибить своего папочку – реально, без всяких преувеличений.
В этот момент отец появляется с кипой стирки в руках.
– Почему ты даже не подумал оставить мне еды? – спрашиваю его.
Заглянув в коробку из-под хлопьев, он мигом находит выход:
– Так возьми хлеб.
Я открываю хлебницу. Хлеба там нет.
– Завтра принесу, – обещает отец. – Если не забуду.
– Да уж не забудь, – предупреждаю его. – И раз уж на то пошло, самое время вспомнить, что у тебя есть жена. И если ты не сочтешь нужным что-либо предпринять, то она, пока ты тут изображаешь амнезию, затеет бракоразводный процесс.
Услышав это, отец немного напрягается, но в целом на подначку не реагирует.
Я выхватываю у него из рук грязную одежду и кидаю на пол перед стиральной машиной. Даже эта моя стиралка является старым-престарым, отработавшим свой век агрегатом, доставшимся мне от матери Карла, – впрочем, все последние годы машина служит мне верой и правдой.
Папа шаркает на кухню и усаживается за стол, я же остаюсь разбирать грязные трусы и футболки, ужасно жалея, что не имею под рукой большущих бельевых щипцов, чтобы не трогать руками отцовское исподнее. Среди кучи есть и пара брюк, и я принимаюсь выворачивать в них карманы на тот случай, если у отца там завалялась какая-то мелочь, способная вывести из строя мою машину, – непредвиденных расходов на новую стиралку мне в ближайшее время явно не потянуть.
Единственное, что обнаруживается у отца в брюках, – так это какая-то визитная карточка. Я хочу передать ее отцу, но тут вдруг знакомое название цепляет глаз. Совершенно явственно с визитки на меня глядит запоминающийся логотип «Минуты славы». В центре крупными буквами значится имя Стивена Коулдвелла. В этот момент я даже жалею, что у меня нет при себе какого-нибудь ингалятора, как у Нейтана, поскольку чувствую, что начинаю задыхаться. Перевернув карточку, обнаруживаю на обороте выведенное его рукой краткое послание: «Ферн, позвони мне! Стивен». В руках появляется нервная дрожь.
Протянув к отцу визитку, гневно вопрошаю его:
– Это что? Что это такое?!
Надо отдать ему должное, отец делается мертвенно-бледным:
– Не припоминаю. У меня болезнь Альцгеймера.
– Да хрена лысого у тебя!
Отец сдвигает брови:
– Как ты смеешь так разговаривать со своим отцом?
– А я, может, переняла от тебя синдром Туретта, коим ты хворал на прошлой неделе. Или ты об этом тоже забыл?
Отец угрюмо смотрит в стол.
– Откуда у тебя эта визитка? Он что, сюда приходил? – начинаю его распекать. – Сам Стивен Коулдвелл потрудился ко мне сюда заехать, а ты мне даже не сказал?! Сунул ее в карман – и попросту забыл?!
– Да, забыл, – утверждает отец.
– Что мне тебе после этого сказать?! – завожусь я. – Я терплю все твои дурацкие выходки, а когда случается вдруг что-то для меня действительно важное – ты даже не удосуживаешься мне о том сказать?!
У меня начинается истерика. Кровь вскипает в жилах, перед глазами, клянусь, красная пелена. Никогда в жизни я еще не испытывала такой ярости.
– Когда он приходил?
– Э-э… Вчера, – мямлит отец. – Или позавчера. Но точно совсем недавно. Я правда не могу припомнить.
– Что он сказал?
– Да ничего особенного. – Вид у отца точно загнанный. – Просто сказал, чтобы ты ему позвонила.
– Надеюсь, ты ему не нагрубил? Не велел ему отправляться на хрен?
– Думаю, что нет, – говорит отец с дрожью в голосе. И это не дает мне полной уверенности, что такого не было.
– Если б я узнала, что ты сделал это специально, папа, я бы тебе никогда этого не простила.
– Ты говоришь ужасные вещи, – с оскорбленным видом отвечает он.
– А ты ужасные вещи делаешь! Ты вообще хоть представляешь, насколько для меня это важно?
– Начинаю понимать, – бормочет он под нос.
Но это нисколько меня не успокаивает.
– «Минута славы» и Стивен Коулдвелл могли бы стать для меня единственной возможностью выкарабкаться в жизни, уехать из этой жалкой дыры! Неужели ты не желаешь мне лучшего?
