Папу укладывают на носилки и осторожно спускают по лестнице к ожидающей у подъезда «Скорой». Я спешу следом и понуро усаживаюсь в машине рядом с отцом, взяв его за руку. Он в ответ выдавливает болезненную улыбку, парамедики же тем временем прицепляют к нему с десяток всевозможных штуковин.
– Ему повезло, что вы оказались рядом, – говорит мне один из санитаров, когда мы направляемся к больнице. – Возможно, вы спасли ему жизнь.
Я не отваживаюсь сказать им, что я-то как раз и спровоцировала отцу инфаркт. Не могу с уверенностью сказать, светит ли тюрьма за непредумышленное убийство одного из родителей, – но совершенно точно знаю, что мне бы там совсем не понравилось.
Отец лежит с закрытыми глазами, весь такой тихий и умиротворенный, но в то же время крепко сжимает мою руку. Как все ж таки мы, люди, хрупки и недолговечны! Я глажу его по волосам, убирая их назад с прохладного потного лба.
– Прости меня, папа, – тихо говорю я.
– И ты меня, – шепчет он в ответ.
* * *
В больнице отца оформляют в отделение кардиореанимации, а я тем временем выскакиваю на парковку, чтобы позвонить с сотового маме и Джо.
Мамы, похоже, дома нет, а ее мобильник, как всегда, выключен. Наверняка лежит на кухне возле чайника, где она обычно его держит, – а там с него какая польза? Мы постоянно пытаемся достучаться до ее сознания, убеждая пользоваться мобильником на тот случай, если вдруг случится что-то чрезвычайное. Но мама у нас из того разряда людей, которые не верят в чрезвычайные происшествия. И вот теперь такое произошло – а где ее носит, одному богу известно! Набрав номер Джо, с облегчением вздыхаю, когда он после третьего гудка снимает трубку. Объясняю ему ситуацию, и брат обещает напрячь кого-нибудь из соседей приглядеть пару часиков за Нейтаном, пока он съездит в больницу.
Затем я звоню Карлу и уже откровенно плачу в трубку. Он пытается утешить меня словом, унять мои слезы, обещает сказать Кену, что у меня дома очередное ЧП и что я из-за этого опоздаю на работу (думаю, я там уже точно кандидат на увольнение). А потом мой милый любимый друг говорит, что тоже на всех парусах примчится в больницу, отчего я опять раскисаю.
Вернувшись в отделение, нахожу отца на койке в самом углу. Миниатюрная тайская медсестричка заботливо подтыкает вокруг него чистую простынку. К его обнаженной груди прилеплена целая россыпь розовых липучек с проводками, змеящимися по редкой седой поросли. Папа подсоединен к капельнице и кардиомонитору, на руке у него манжета тонометра – но в целом, надо сказать, отец выглядит уже чуточку лучше. Лицо вновь обрело относительно нормальный цвет, да и сидит он уже в постели вертикально.
Почувствовав небывалый прилив нежности, кидаюсь к папе и крепко его обнимаю.
– Смотри не скинь с меня все эти примочки, – предупреждает он, – не то доктора решат, что я тут снова коньки отбрасываю.
Прежде чем оставить нас одних, тайская медичка цокает язычком и говорит:
– Счастливчик ваш папа.
Я не ослышалась? Он только что загремел в больницу с инфарктом, а мне говорят, что он счастливчик? С того места, где я стою, он совсем не тянет на счастливчика, а выглядит, скорее, старым и больным.
По щеке у меня скатывается слеза.
– Не плачь, – говорит папа. – Я уже в порядке.
– Ты был на волосок от смерти.
Он легонько похлопывает по груди со стороны сердца:
– У этого старикана еще есть порох в пороховницах, – шутит он. – Скоро совсем буду как огурчик.
– Папа, папа… – Я смахиваю слезы рукавом и опускаюсь на пластиковый стул у его койки. – Если с тобой что случится, я этого не перенесу.
– Я пока что никуда не собираюсь, – уверяет он. Затем как-то пристыженно взглядывает на меня: – Всё, больше никаких глупостей.
– Рада это слышать, – отвечаю я, и мы неловко переглядываемся. – Джо уже едет. Думаю, скоро будет здесь.
– Не представляю, как Нейтан все это переносит.
– Я тоже.
– Наверно, он из куда более крутого теста, чем я. – Папа снова откидывается назад, на подушку. – Я лишь хочу отсюда выбраться и поправиться поскорее.
– Я тоже хочу, чтобы все вернулось в нормальное русло.
Отец осторожно прокашливается.
– Маме звонила?
– Звонила. Ее нет дома.
Взглянув на большие часы на стене, папа хмурится:
– Она же никуда вечерами не выходит. Где она может быть в такое время?
Чтобы не отвечать на вопрос, делаю вид, будто все мое внимание приковано к больничной палате. У меня не хватает духу сказать отцу, где, по моему мнению, может быть мама, – не хочу быть виноватой в новом сердечном приступе.
Глава 53
Эван уже успел принять целую кучу всевозможных лекарств и от простуды с гриппом, и от кашля с насморком – полный набор снадобий, что составили бы честь всякому уважающему себя янки. И все равно чувствовал он себя ужасно. Голова пульсировала и раскалывалась, с носа текло ручьем. Осмотревший его нынче вечером ЛОР промыл ему тампоном горло, ощупал гланды и наконец объявил, что петь Эван пока что не способен. Так что благотворительный концерт был для него заказан.
И теперь он лежал в постели, в одиночестве и печали, исполнившись жалости к самому себе. «Подумаешь, какая-то простуда, – ворчал он на себя, – ничего же страшного». Эван вообще относился к тому типу людей, которых любая мало-мальская болезнь полностью выводит из строя, здесь же еще добавлялся обычный для оперного певца невроз. И хотя он сам понимал всю иррациональность такого хода мыслей, но всякий раз, когда ему доводилось слечь с простудой, Эван боялся, что навсегда потеряет голос. Что с ним будет, если такое однажды случится?
Эвану казалось, что уж на одну-то песню его вполне хватит, речь же не идет о полном концерте! Руперт по-любому должен был отправиться на благотворительный вечер, чтобы извиниться за его отсутствие и лично поприветствовать там кое-кого из почетных гостей. В последний момент Эвана заменили другим тенором, Йоханом Райссом. Пел тот весьма неплохо, так что вполне способен был спасти ситуацию – хотя и не был вторым Эваном Дейвидом. Вдобавок Эвана пугала мысль, что из-за непоявления на публике его имидж немного потеряет блеск. Он всегда с тревогой думал о том, что чем выше взлетает его звезда, тем дальше ей придется падать. К тому же извечно найдется масса бульварных газет, что с готовностью ускорят его падение на землю. Надо будет ему в порядке компенсации сделать весьма ощутимый вклад в этот благотворительный фонд, после чего – из не совсем, скажем, альтруистических соображений, – науськать Руперта, чтобы как бы невзначай обмолвился об этом в нужных местах.
Взявшись за пульт, он опустил плазменную панель с потолка к изножью кровати, после чего включил телевизор – и как раз вовремя, застав самый приезд знаменитостей на благотворительное торжество. Эван даже застонал. Уж это ему точно невыносимо было видеть, а потому он стал щелкать пультом по нескончаемой череде телеканалов, пока не убедился, что смотреть там абсолютно нечего. Роман, лежащий у изголовья постели, его как-то не захватил, к тому же требовал гораздо большей концентрации, нежели та, на которую Эван был сейчас способен. Отчаявшись найти себе хоть какое мало-мальски стоящее занятие, Эван откинул одеяло и поднялся с постели. Накинув домашний халат, он прошелся по апартаментам, шлепая босыми ногами по паркету и слушая, как разносятся его шаги по всему помещению. С этой проклятой простудой он на два дня засел тут, точно в клетке, и у него, похоже, начал развиваться так называемый синдром четырех стен.
