Когда мы вновь остаемся одни, я еще раз берусь за дело:
– Ты нужна ему. Просто сходи его навести. Всего лишь поздоровайся. Это все, о чем я тебя прошу.
Вздохнув, мама складывает руки на груди.
– Скажи на милость, почему я должна это сделать?
– Потому что он все еще твой муж, – осторожно напоминаю я. – Неужто у тебя не осталось к нему вообще никаких чувств?
Мамина непреклонная осанка немного проседает. Похоже, я все же нащупала тоненькую брешь в ее броне.
– Джо сказал, отец уже вне опасности.
– Ему уже лучше, – соглашаюсь, – но он все равно еще не совсем, скажем, готов бежать Лондонский марафон.
– Это не тема для сарказма, юная леди, – строго предупреждает мать. Теперь она явно перешла в оборону, и это, пожалуй, добрый знак.
– Сходи с ним повидаться. Ну пожалуйста! Прошу тебя! – прибегаю я к мольбам. – Пожалуйста! Врачи говорят, что ему нельзя расстраиваться, а это его как раз очень сильно огорчает. – На самом деле врачи мне этого не говорили – но, разумеется, сказали бы, будь они в курсе нашей ситуации. – Просто загляни к нему с цветами.
– С цветами? – аж фыркает мама. – Для этого старого кобеля? Он не заслуживает цветов.
Она настолько разгорячилась – того и гляди, заведет сейчас тираду – мол, «ненавижу твоего отца», что мне вообще невыносимо слышать. Мой папа, конечно, не ангел, но все же и не такой уж плохой человек.
Я успокаивающе поднимаю ладони:
– Ладно, ладно, я все поняла. Если ты не желаешь его видеть – это твое право. Я сделала все, что могла.
Мамины губы с неумолимостью поджались. Не представляю, как можно быть настолько бессердечной! Лично для меня это верное доказательство, что ее нежные чувства сейчас направлены куда-то к другому объекту.
– Но если с ним что-то случится, мам, знай: я пыталась тебя уговорить. Запомни: я сделала все, что в моих силах.
Глава 61
Добравшись наконец до больницы, я вижу, что папа восседает на постели, и его кормит с ложки какой-то похожей на овсянку субстанцией все та же маленькая симпатичная тайская сестричка, что дежурила в тот вечер, когда поступил отец. Такое впечатление, что она постоянно здесь торчит. Мне даже любопытно, а этот персонал вообще по домам отпускают?
Единственный плюс того, что папу положили в отделение кардиореанимации, – это что здесь отсутствует строгий распорядок посещения больных. Разве что где-то около трех часов дня, когда предполагается, что пациенты укладываются на тихий час, медсестры выключают повсюду свет – а так можно спокойно приходить и уходить когда угодно.
Я решила заскочить к отцу пораньше, поскольку следующим пунктом у меня значится «Голова короля», где я не на шутку готова лебезить перед Господином Кеном, извиняясь за то, что так ужасно поступила накануне, бросив его в трудный час наплыва посетителей. Но больше такого уже не повторится, я стану у него образцовой работницей. Возможно, даже сподвигну его ввести систему поощрений для особо отличившихся – типа как в «Макдоналдсе». Я даже готова в самые что ни на есть кратчайшие сроки подняться от низшего уровня до Почетного работника месяца с полной нагрузкой. Таков будет мой обет. И все это я выскажу Кену, выразительно прижав ладонь к груди. Возможно, он и предпочел бы, чтобы я приложила ладонь к какому-нибудь другому месту, но уж обойдется и этим.
На подходе к папиной койке вижу, что он говорит сестричке на ухо что-то смешное, а та, в свою очередь, от души хихикает. Это откровенное заигрывание меня просто ошеломляет. Подумать только, мой папочка, только что оправившийся после сильнейшего сердечного приступа, уже флиртует с медичками!
Господи Иисусе, Мария и Иосиф! Вот же наградил бог предками! Разве не должны как раз родители примерно себя вести, переживая за своих буйных неугомонных деток? Здесь же мы как будто поменялись ролями.
Когда я подхожу к самой постели, оба виновато поднимают на меня глаза. Я, может, и не опытный медик, но, на мой взгляд, папе уже совсем не так и плохо. И, кстати, кардиомонитор у него пикает, как мне кажется, куда живее, чем вчера.
– Привет, пап.
– Привет, милая, – сконфуженно отзывается отец.
– Выглядишь гораздо лучше. – Сама даже замечаю, насколько резче становится мой тон.
– Я просто здорово себя чувствую!
– Я рада. – Правда, по моему голосу этого не скажешь!
– Это Ким, – беспокойно облизнув губы, кивает он на свою сиделку.
Та тихонько, по-девчоночьи прыскает смехом.
– Здравствуйте, Ферн! Я уже много о вас слышала.
В самом деле? Я нехорошо зыркаю на отца.
– Я рассказывал ей о «Минуте славы», детка, – поспешно объясняет он. – И о том, какая ты у меня умница.
О да! Такая умница, что умудрилась прошляпить свой единственный звездный шанс! Так, что ли?
– Ким из Таиланда. Из Бангкока. Приехала сюда поработать. Совсем ненадолго, – быстро и скомканно сообщает отец. – Дома у нее осталась огромная семья. Каждый месяц отсылает им деньги.
Ким при этом энергично кивает, и с каждой новой подробностью, что сообщает мне отец, ее очаровательная улыбка расползается все шире и шире. Чувствую, как невольно хмурю лоб. Да они тут, похоже, проводят время в душевных разговорах!
Наконец, выдохшись, папа умолкает, и мы в неловком молчании пристально смотрим друг на друга. В общем-то, чем бы тут Ким ни занималась, она определенно подымает папе тонус.
– Вот и все, – забирает она у отца пустую миску. – Хороший мальчик!
Мальчик? Мой папочка – мальчик?!
Он, разумеется, отвечает ей хитрой улыбкой сорванца.
– Я попозже еще приду, постелю свежие простыночки, – обещает она папе. Я бы даже не удивилась, чмокни она его в щеку.
Робко на меня глянув, Ким торопится прочь.
Я присаживаюсь к отцу на койку.
– Персональный уход, да?
– Она чудная девчушка.
– Ну да, ей даже удалось вернуть твоим щекам здоровый румянец.
Думаю, мне не стоит попрекать отца, что урвал себе хоть немного утешения. Вот только мне было бы все же приятнее, чтобы его утешение явилось не в таком молоденьком и симпатичном варианте.
– Как сегодня себя чувствуешь?
– Лучше, – кивает отец. – Уже намного лучше.
Я пожимаю его руку:
– Классно.
Папа отводит глаза к окну.
– Что слышно от матери?
– Только забегала к ней с последними новостями. Она за тебя тревожится, – легко слетает с языка ложь.
– Но не настолько, чтобы прийти меня повидать?
Может, папочка и болен, но он вовсе не дурак. Ничего не ответив, лишь качаю головой. Отец опускается обратно на подушку, на глаза его набегают слезы.
