– К утру дышать тут нечем стало. И душно, как в котельной, и воняло, словно на помойке. Ни черта я не понял, и окно раскрыл. А Тоню, наоборот, морозило, и одеялом, и шалью еще твоей укуталась.
– В смысле? – я внимательно взглянул на тестя, надеясь уловить иронию в его голосе.
– Шаль, что вы с Радкой подарили – на плечах у ней лежала, видно, так понравилась. Насилу я ее у нее оторвал.
Раздался звонок в дверь.
– «Скорая» приехала, – произнес тесть и побежал открывать.
– Голова кружится, – едва слышно ответила и не то чтобы ответила, а еле выдохнула теща. – Ночью закружилась, – она взяла руки дочери в свои, сжала их и боясь отпустить, продолжила: – стало так холодно, сыро, сон мне приснился, как будто в могиле лежу…
– Мама, мама – прекрати! Не говори так, не надо! – закричала как-то по-дурному Радка, но сразу замолчала, потому что зашел врач со «скорой помощи», в руках он держал чемоданчик.
После дежурного вопроса: «На что жалуемся?» – быстро измерил давление, пощупал пульс. Лицо его сразу посерьезнело, он раскрыл чемоданчик, достал шприц, ампулу, содержимое ампулы ввел теще в вену на локтевом сгибе.
Ей сразу сделалось заметно легче: к щекам прихлынула светло-розовая краска, в глазах появилась тень хорошо знакомого мне властного, задорногои жизнерадостного блеска. Тесть и Рада облегченно перевели дух.
– Что со мною, доктор? – уже не заикаясь, и достаточно громко спросила теща.
Врач неопределенно пожал плечами…
– Немного напоминает острый приступ анемии неясного характера. Давление у вас было очень низкое, я его немного поднял, – он нахмурил брови, наморщил лоб, как будто собираясь с разбегавшимися в сторону мыслями, – но, в общем-то, я бы советовал срочно обратиться в поликлинику по месту жительства.
Он еще раз измерил тёще давление и уехал.
Состояние и настроение тещи резко поднялись – как видно, только что уехавший врач знал свое дело. Однако тесть продолжал не спускать с жены напряжённого тревожного взгляда.
– Не смотри ты так на меня, отец! – вроде бы озорно и весело, а на самом деле с плохо скрытой надрывной печалью сказала она напрягшемуся тестю, и я вдруг понял, что теща чего-то страшно боится. Растерянность у нее прошла, остался один страх, постепенно переходивший в панический ужас.
– Мама, так все-таки, расскажи, пожалуйста, подробнее, что же случилось, когда именно, в какой момент и отчего ты почувствовала себя плохо? – потребовала Рада. Теща улыбнулась слабой виноватой улыбкой, как-то неопределенно пожала плечами, просветленным взглядом, полным беспредельной нежности посмотрела на дочь и негромко ответила ей:
– Я не помню, доченька. Было душно, это я помню точно, так мне показалось, когда я вошла в спальню. Но это только так показалось, потому что потом сделалось прохладно, свежо. Ветер, по-моему, на улице дунул сильно, форточку открыл и дверцу от шифоньера, я слышала, когда засыпала, как дверца скрипнула, – она умолкла, потирая лоб пальцами и лицо ее опять обратилось в жалкую маску сплошной растерянности, – да, скрипнула и затем я уснула. Продуло меня, наверное, сквозняком, дрожь такая ужасная под утро забила, как будто на Северном полюсе очутилась я. Или… – она недоумевающе поджала губы, подыскивая, очевидно, подходящее сравнение с тем неприятным и необычным ощущением, что пришлось пережить ей ночью.
– Тебе стало так холодно, что ты пошла к шифоньеру и надела на плечи новую шаль? – нарочито раздельно произнося слова, спросила Рада, и в голосе ее явственно прослушивались тревожные нотки. – Именно – шаль? – уточнила она.
– Да нет, это отец, по-моему, ее мне на плечи накинул, я не вставала никуда, – теща благодарно взглянула на Михаила Ивановича.
Тот удивленно посмотрел на нее, но разубеждать не стал. Во всяком случае, я так понял, что ночью он не вставал и шаль на плечи жене заботливо не накидывал.
Мы с Радкой, не сговариваясь, молча переглянулись, зрачки ее глаз при этом были расширены. Непостижимым и необъяснимым образом недомогания Антонины Кирилловны мы оба связали с Черной Шалью. Хотя и пока еще – на интуитивном уровне, четких мыслей ясно сформировавшихся бы неопровержимым логическим выводом у нас не имелось.
Глава 15
Генерал Шквотин не знал лично господина Чермика, и понятия, соответственно, не имел, что обычно, означает, сказанная сутки назад в ночном телефонном разговоре дежурная фраза: «по всей видимости, мы больше никогда не побеспокоим вас», и, следовательно, не подозревал о приближавшейся бешеным галопом смерти. Смерть мчалась именно бешеным галопом, высекая тяжелыми копытами зеленые искры из серой каменистой дороги. Холодный свет белого мертвого солнца освещал ее узкий извилистый путь во мраке безвременья.
Смерть, или, если отбросить в сторону лирику, убийца Шквотина, очень и очень торопился, боясь не выполнить приказ своих могущественных, чем-то страшно разъяренных хозяев. Солнце быстро скатывалось по низкому небу к горизонту и из-за горизонта в любой момент могла выплеснуться гейзером беспросветная ночь, в которой легко можно было потерять узкую дорогу к отмщению. Дорога действительно постепенно сужалась, делалась каменистой и неудобной. Киллер бежал, что есть силы, не жалея недавно отшлифованных копыт…
…Шквотин опять налил дорогого ароматного коньяка, на этот раз не в граненый стакан, а по маленьким золоченым рюмочкам – не только себе, но и сидевшей напротив через стол очень красивой молодой женщине, с глазами умными, чуть насмешливыми и ироничными. Женщина походила на модную журналистку из преуспевающего издания, каковой на самом деле и являлась.
Журналистку звали Ириной, недавно ей исполнилось двадцать восемь лет, со Шквотиным она познакомилась два года назад, и почти все два года Шквотин был безнадежно влюблен в Ирину. В любом случае, ему казалось, что он никогда не сможет ее разлюбить, невзирая на характер ответного отношения. Собственно, он всячески лелеял, культивировал и оберегал в себе это чувство, справедливо полагая, что без него жизнь значительно бы опреснела…
Итак, он разлил коньяк и подвинул золоченую рюмку к золотоволосой красавице, сводившей его с ума.
– Сегодня у нас, радость моя, великий день, за который стоит выпить, – почти торжественно пробасил генерал, – ты первая из смертных, кто допускается к святая святых таинственной организации «Стикс-2», возглавляет которую ваш покорный слуга, – Борис Федорович церемонно наклонил лысоватую голову и поднял рюмку.
Собеседница генерала звонко рассмеялась, сделала со своей рюмкой то же самое, что и генерал. Они осторожно чокнулись и распили коньяк (Ирина, впрочем, лишь на четверть, так как была совершенно равнодушна к спиртному).
– Ну? – она испытующе сощурила бездонные светло-зелёные глаза на генерала, – Вы не передумали открыть завесу над тайной «Стикса».
– Слово генерала, – усмехнулся Шквотин, и, поднявшись на ноги, решительно сказал: Прошу вас следовать за мной, – он хотел добавить что-нибудь остроумное, но преследовавшая его последние трое суток страшная усталость, смешанная с необъяснимой апатией, превратила мозг Бориса Федоровича в трясину, где намертво увязали яркие сравнения и талантливые фразеологические обороты. Устало, бесконечно устало, глупо и раздраженно чувствовал себя сейчас Борис Федорович, несмотря на то, что находился наедине с Ириной в разгар ночи у себя в кабинете. Хотя уже и не совсем в кабинете…
