– В первую очередь, товарищ полковник, необходимо, я считаю, допросить зятя, этого Валентина. Как следует, по-настоящему допросить.
– Почему именно его?
– Интуиция. Он что-то знает, о чем-то предпочитает умалчивать и даже – не думать. К тому же он не кто-нибудь, а зять все-таки и у него, как у всякого нормального зятя должна была бы найтись хоть одна причина, чтобы ненавидеть тещу.
– И чтобы убить? – быстро переспросил Сергей Семенович.
– Ну, этого я бы не стал утверждать с определенностью, – ответил Эдик, пожимая плечами. – Но… с другой стороны, кто-то же должен был приложить руку к её смерти, как утверждает этот Абаркаган.
Панцырев ничего не сказал, повернулся спиной к Эдику и вновь зачарованно принялся разглядывать могилу, затопленную холодным бирюзовым пламенем, в чьих языках на глубине двух метров сгорал труп Антонины Кирилловны Кобрицкой.
– Сергей Семенович, – несмело как-то произнес Эдик, – А… в общем, разумеется, само собой, надо бы и могилу раскопать. – Ту могилу, какую нам приказали закопать. Так как между смертью Кобрицкой, гибелью БЭФа и той могилой вы увидели какую-то взаимосвязь. В вашей голове сложился роковой треугольник.
– Хорошо излагаешь! – тихо рассмеялся Сергей Семенович, не поворачивая головы к Стрельцову и продолжая внимательно разглядывать то, что творилось над могилой и вокруг памятника Антонины Кирилловны. – За что, собственно, я тебя и ценю.
– И еще, если позволите, – явно польщенный вновь заговорил майор Стрельцов, – Интуиция мне подсказывает, что нужно раскопать и эту бирюзовую красавицу-могилу, и отправить в лабораторию «Стикса» весь труп Кобрицкой, а не только несколько его кусочков.
– Наверняка ты опять прав, – немного помолчав, согласился с ним Сергей Семенович, – Примерно с минуту назад моя интуиция подсказала мне то же самое. К тому же… именно сейчас я чётко понял состояние Абаркагана! – Панцырев снова резко, как манекен на хорошо смазанных шарнирах, повернулся к Стрельцову и спросил:
– Скажи честно, Эдуард, тебе хоть немного страшно? – Мне страшно интересно, – почти сразу ответил Эдик, – а из возраста беспредметных страхов я вышел почти сразу после детского сада.
– Счастливый ты человек… – с легкой доброжелательной иронией констатировал Сергей Семенович, – безнадежно счастливый, – и, глянув вдаль на верхушки тополей, на ворон, дремавших в их кронах, и освещенных желтым светом луны, он почти прошептал: – А я вот боюсь, давно забытым таким милым моему сердцу детским страхом, от которого холодок пробегает вдоль позвоночника, волосы встают дыбом, а в глазах, округлившихся до невозможных размеров, замирает изумление, любопытство, оторопь, жуть и самое главное – ожидание чудес, прихода волшебной сказки.
Сергей Семенович умолк почти на полуслове, словно завороженный собственным описанием овладевшего им детского страха, а майор Стрельцов с трудом сдержался, чтобы удивленно не присвистнуть.
– Завтра ночью выкопаем содержимое обеих могил, – совершенно другим, своим обычным командирским голосом, отчеканил генерал-майор Панцырев, словно и не он несколько секунд назад пытался представить себя насмерть перепуганным маленьким мальчиком, – и завтра же это содержимое отправим в родной «Стикс-2». А сейчас поехали отсюда – итак припозднились, завтра к восьми утра нанесем визит Кобрицким, выразим соболезнование еще раз, может, выпьем вместе утренний чай, если пригласят, конечно…
Эдик коротко хмыкнул в кулак.
Сергей Семенович развернулся и сделал вроде шаг по направлению к гравиевой дорожке, но остановился, бросил еще один долгий взгляд на тянувшиеся во все стороны от могилы щупальца бирюзового тумана, затем – вдаль, на тополя и ворон. Коротко, вполголоса, как будто подумал вслух, сказал:
– Не оставляет меня ощущение, что мы с тобой отстаем от чего-то безнадежно, как от чьей-то злой мысли, летящей со скоростью света…
Глава 5
Крадучись, внимательно оглядываясь по сторонам, цыгане пересекли широкий двор Вишана и Шиты и остановились перед высоким крыльцом. Малик шумно вобрал ноздрями воздух и почему-то прошептал, словно боясь оказаться услышанным в доме:
– Они жарят свинину – точно! – и Малик сглотнул слюну.
Буруслан нахмурил густые брови и коротко скомандовав:
– За мной! – стал подниматься по ступенькам крыльца, держа автомат перед собой.
Оказавшись на крыльце, он остановился, сумрачно посмотрел на сыновей и велел им дожидаться его на крыльце до тех пор, пока сам их не позовет. Распоряжения своего Буруслан не объяснил, но сыновья и так поняли, что отец никогда не предпринимает мер предосторожности зря.
Буруслан вошёл в дом – запах жареного мяса заметно усилился. Без приключений миновав просторные сени, левой рукой он взялся за медную ручку двери, ведущую в жилую часть, секунду-другую колебался и с силой рванул дверь на себя – как в омут головой.
– У-а-а-ф-ф!!! – невольно выдохнул или крякнул, сам не понял Буруслан, а может не выдохнул, а вдохнул сытный, аппетитный, насквозь пропахший свиной поджаркой, луком и пряностями воздух. Под огромным малиновым абажуром вокруг обеденного стола сидели празднично одетые, сияющие (именно такое сравнение прилетело на ум Буруслану) Вишан, Шита и Мишта. В первое мгновение Буруслану показалось, что сидевшие за столом хозяева радостно улыбаются ему – они, судя по всему, как раз собирались опрокинуть в себя стаканы с водкой, крепко зажатые пальцами поднятых рук. Прав оказался Малик! И обрадованный подслеповатый Буруслан облегченно рассмеялся:
– Как же вы напугали меня, черти! – начал было он говорить сквозь смех, но резко осекся и радостная улыбка медленно сползла с морщинистого небритого лица.
Ему никто не ответил, не повернул даже головы, вообще не шелохнулся! И вовсе никто ему не улыбался – он ошибся. Единственное, в чем не ошибся Буруслан, так это в своем сравнении, машинально родившемся при первом взгляде на хозяев – хозяева по-настоящему сияли! Их кто-то покрыл толстым слоем празднично сверкавшего прозрачного лака! И не улыбки искажали лица Вишана, Шиты и Мишты, а – гримасы нечеловеческого ужаса, боли, отчаяния. А руки их, с зажатыми в пальцах стаканами, наполненными водкой, были высоко подняты, и никто из сидевших за столом не собирался менять положение неудобно и неестественно замерших в воздухе рук.
У Вишана в другой, опиравшейся локтем о стол, руке, Буруслан увидел вилку, а на кончике вилки – кусок поджаренной до золотисто-коричневого цвета свинины. Кусок этот курился паром и с него капал светло-фиолетовый жир – на поверхности стола рядом с широкой и глубокой сковородой образовалась целая лужица этого жира. Пригляделся Буруслан и к сковороде – источнику аромата жареного мяса, лука и специй. Сковорода была полна мяса, и сняли ее с плиты не иначе как всего лишь несколько секунд назад – свинина еще тихонько шипела и щёлкала и жир на её поверхности до сих пор медленно собирался пузырями, пузыри бесшумно лопались, и на месте лопнувших сразу появлялись другие.
