Вдоль берега болота бродили унылые унгарды, державшие в руках сетки и гарпуны, предназначенные для ловли разной болотной живности. Унылость унгардов объяснялась почти полным отсутствием улова – в прибрежной части болота ловить практически было нечего. А вглубь болота, где нерестилась по настоящему богатая добыча, заходить в этот период года – начало весны, вполне обоснованно считалось мероприятием крайне опасным даже для унгардов. В эти дни, а особенно – ночи, среди поросших буйным весенним разноцветьем бездонных трясин, сотрясая их поверхность многотонными тушами, резвились в брачных играх исполины болот – билинкайеры, обычно жившие на большой глубине и появлявшиеся на поверхности раз в году на две короткие весенние недели для спаривания, сопровождавшегося ужасными сладострастными воплями, разносившимися над болотными просторами на много километров вокруг.
Билинкайеры всегда появлялись неожиданно и в неожиданном месте, и им неизменно удавалось сожрать огромное, а главное – необоходимое для поддержания сил в предстоящем брачном карнавале, количество, как обычно, застигаемых врасплох, болотных карликов – постоянных и исконных врагов унгардов. И в такие периоды унгардам приходилось жить впроголодь – на прибрежном мелководье ничего нельзя было поймать, кроме совершенно невкусных горбатых тритонов, к тому же очень скользских, злобных и кусучих, и – синих крылатых черепах, о чьи панцыри голодные унгарды частенько ломали не только рабочие зубы, но и боевые клыки.
Сейчас, в эти последние предзакатные минуты теплого весеннего вечера, напоенного влажными сладковатыми ароматами, приносимыми из далеких болотных просторов, Аджаньга искал глазами своих родных, бродивших по мелководью вместе с остальными жителями деревни. Аджаньга немножко запутался во временных рамках и не мог понять – в какой именно период своей жизни он смотрел из под вечерних облаков на родную деревню – то ли еще когда были живы родители и сестренки, то ли – когда уже остались одни дядьки и тетки. А может все перепуталось и обретший способность летать и единственный, осуществивший тем самым мечту каждого унгарда, Аджаньга, видел их вместе всех сразу и прощался со всеми с ними сразу, со всей своей деревней, с болотом – со всем тем, что и кого он любил так много лет, хотя и ни разу не задумывался об этом.
И еще он так надеялся, что кто-нибудь из его соплеменников догадается поднять тяжелую рогатую голову кверху и увидит Аджаньгу под облаками и порадуется за него – он так страстно желал окликнуть их сверху, пока светило не скрылось за горизонтом и мир болот не погрузился в ночную тьму. Но Аджаньга знал, что ему нельзя кричать и нарушать звукомаскировку, какую он строго-настрого должен был соблюдать. Ведь где-то рядом, за кудлатыми громадами соседних облаков притаился страшный враг, страшнее даже, чем билинкайер и ядовитый болотный карлик.
Светило скрылось по ту сторону горизонта, и деревня унгардов на берегу бескрайнего и бездонного болота навеки погрузилась в вечную тьму для Аджаньги. Он не успел испытать сожаления по поводу исчезновения родной деревни во мраке вечности, ибо перестал быть рядовым унгардом Аджаньгой, а только что превратился в гигантскую ослепительно белую птицу Джаб-Джаб, чъей естественной природной пищей являлись большие и жирные, угольно-черные румпли…
Чудовище-птица Джаб-Джаб медленно расправила крылья на пятикилометровой высоте и на экранах локаторов боевого охранения, просвечивающих данный небесный квадрат, возникло изображение неопознанного летающего объекта по размерам, соответствующего знаменитому реактивному лайнеру Ту-144. А расправляемые крылья создали в воздухе жуткий акустический эффект, напоминающий гул лопнувшей стальной пружины многометровой толщины…
Эхолокационные органы румплей, под руководством вожаков заканчивающих построение боевого клина для решающего броска на город, уловили слабый звуковой сигнал и едва заметное колебание воздуха, чего, по их мнению, никак не должно было случиться. Главарь румплей неподвижно замер и немедленно направил плотный пучок электромагнитного импульса в том направлении, откуда прилетел загадочный звуковой сигнал. Через полсекунды импульс вернулся обратно, и заколыхавшиеся было кончики крыльев главного румпля вновь неподвижно замерли – полученная информация серьезно его насторожила. Неуверенность предводителя мгновенно передалась всему многочисленному стаду. Восемь тысяч матриц Стрэнга, как один, сделали полуоборот боевыми рецепторами в сторону юго-запада, где, возможно, появился какой-то таинственный враг…
Птица Джаб-Джаб пробно щелкнула сверкнувшим под чистой луной клювом, и в свежем воздухе майской ночи вторично родился неправдоподобно могучий акустический резонанс, заставивший откровенно испуганно вздрогнуть все восемь тысяч румплей, выстроившихся огромным клином в северо-восточном направлении тремя километрами ниже. Пробное щелканье удовлетворило птицу Джаб-Джаб, и она решила больше не разевать впустую створки восьмиметрового клюва. Огромные глаза птицы блеснули золотым сиянием проглоченных Аджаньгой остатков «хиранга», и она взмахнула крыльями, трогаясь с места в северо-восточном направлении…
Семиметровый по диагонали ромб Стрэнга без какой-то определенной цели с огромной скоростью бесшумно мчался на трехсотметровой высоте над частными кварталами восточной части города, оставляя в смрадном зеленоватом тумане тоннель опьяняюще чистого воздуха, вспыхивавшего смарагдовыми и бирюзовыми искорками. Неопределенная цель у Стрэнга все же была – он услышал Голос или, быть может, слабые отголоски Голоса, прорвавшегося к нему каким-то невероятным образом через черные воды Истинной Смерти, и доказавшего своим появлением, что Смерти для Хозяина и Стрэнга все-таки нет.
Другими словами, Стрэнг пребывал в состоянии радостной эйфории, бесшумно прочерчивая тоннели свежего воздуха в разных направлениях над окрестностями города, стараясь не залетать в пространство городских кварталов, где, как подсказывал ему голос недавно проснувшегося древнего инстинкта, показываться ему было потенциально опасно.
Глава 22
В то мгновенье, когда птица Джаб-Джаб расправила крылья, Стрэнг резко затормозил, неподвижно повиснув в воздухе. В отличии от порожденных им румплей, никогда не летавших под небом Алялватаски, Стрэнг узнал этот звук и сразу весь бесшумно взорвался изнутри султанами радостного ярко-бирюзового света. Далее задачи и цели, страшно мучившие Стрэнга своей неопределенностью последние несколько суток, лавинообразно начали очищаться от пластов губительных неясности и неопределенности.
Вертикальным штопорообразным полетом он поднялся на километровую высоту и с максимальной скоростью помчался к первой четко обозначенной цели, соответствующей истинной природной сущности Стрэнга-Хранителя. Холодное бирюзовое пламя не гасло на всей поверхности Стрэнга, и даже, напротив, с каждой секундой разгораясь все ярче и ярче, приближалось к той интенсивности, какую видели и какой восхищались одни лишь покойники-цыгане, непосредственно сразу после вскрытия ахайсота. Полет Стрэнга напоминал падение крупного болида и вызывал у наблюдавших за ним естественное восхищение, а не страх, как это неизменно происходило еще несколько часов назад.
Курс у Стрэнга на этот раз оказался выверен четко – могила Антонины Кирилловны Кобрицкой, моей тещи. Чтобы вновь обрести самого себя, он летел вернуть ей высосанную по неведению душу. Старая карта-схема с сиренево пульсирующим крестиком на смарагдовом фоне, служила теперь добрым надежным ориентиром Стрэнгу. Он начал снижаться по спирали точно над могилой тещи. Спуск занял немного времени. На кладбище, учитывая происходящие в городе и окрестностях события, в этот час не было ни души, и никто не увидел всего волшебства происшедшего.
