— Ну, синьор Виллани должен написать портрет, — сказала сидящая рядом с ним женщина. — Ваш сын оставит его там?
— Если он закупил определенные товары, а написание портрета потребует некоторого времени, я полагаю, что да. Они всего лишь попутчики.
— Действительно, — сказала Леонора Валери. Нельзя было понять, что она об этом думает. По крайней мере, Драго не понял.
— Я действительно на этой неделе получил письмо, где говорится о них. К моему удивлению.
— К вашему удивлению? — Леонора улыбнулась, ободряюще.
Драго пришла в голову мысль, что от женщин часто ожидают подобных замечаний, которые помогают мужчинам продолжать говорить. Она налила гостью еще вина.
— Собственно говоря, оно от Раски Трипона. Люди знают его под именем Скандир.
Драго широко раскрыл глаза. Он гораздо хуже умел скрывать свои реакции, чем эти двое. «Было бы хорошо этому научиться», — подумал он. Возможно, уже слишком поздно в его возрасте.
— Да, — ответила Леонора. — Их караван встретил Скандира? Как интересно.
— По-видимому, да. Он атаковал большой отряд османских солдат. И всех уничтожил. Он сообщает, что Марин храбро сражался вместе с ним, как и наша телохранительница из Сеньяна. Говорит, что расстался с нашими людьми на следующий день, и что Даница Градек покинула службу у меня и отправилась вместе с ним. Он просит за это прощения и хвалит моего сына за порядочность и отвагу, — Андрий Дживо отпил вина. — Марин проявил неосмотрительность, приняв участие в бою вместе со Скандиром.
— Вы за него боитесь? — мягко спросила Леонора.
— Ну… — Ее гость покачал головой. — Это ведь уже произошло, какое-то время назад. Теперь поздно бояться.
— Родители, любящие своих детей, всегда должны немного бояться за них, наверное.
И даже Драго Остая, не самый проницательный из людей, как он бы заявил первым, увидел линию, которая пролегла, прямая, как поваленные ветром деревья на краю поля, между этими тихими словами и тем, что произошло здесь сегодня — и в Милазии, много лет назад.
Они услышали постукивание, приближающееся к ним. Все трое повернулись. Императрица подошла к краю террасы. Казалось, она сейчас тяжелее опирается на свою трость. Драго снова поклонился. Дживо встал и тоже поклонился.
«Как часто нужно кланяться?» — подумал Драго. И сам же ответил: «Каждый раз». Позор Сарантия лежал на них. Он ощущал его груз, как тяжелый камень.
Старуха смотрела на Леонору. На ее лице читалось нетерпение.
— Ошибка. Вам следовало приказать его казнить, — сказала она. — Было бы лучше для вашей власти, если бы он умер здесь.
— Я не считаю это своей высшей целью, — ответила Леонора. Драго увидел, что она смотрит в глаза императрицы.
— А мы вам говорили, что так должно быть. Женщина не может позволить себе поступать иначе.
— Нам придется потом в этом убедиться. Но я приняла во внимание ваш совет, госпожа императрица.
— «Я приняла во внимание ваш совет», — передразнила ее старуха, с яростью в голосе.
Андрий Дживо все еще стоял, положив руку на спинку своего кресла. Он выглядел смущенным. Ему бы не хотелось быть свидетелем этого столкновения, понял Драго. Его собственные чувства были более простыми: он был готов защищать Леонору от кого угодно, в том числе, от женщины, которая в Сарантии носила порфир.
— Мне так больше нравится, — мягко произнесла Леонора. — Заплаченный за меня выкуп возместили. Обитель имени Паоло будет построена. И я не знаю, какую пользу мне бы принесла репутация женщины, убившей своего отца.
— Не убившей. Казнившей, имея на то право. За преступление. На вашей стороне закон.
— Возможно. Закон — скользкая штука, и люди при дворе Патриарха такие же. Нам не нужна печальная известность после Филипы ди Лукаро. Так я решила, по крайней мере. Простите, если вы со мной не согласны.
— Вы боялись, — напрямик сказала ей Евдоксия. Она подняла голову. — Женщинам это свойственно.
Леонора пожала плечами, отвела взгляд, потом опять посмотрела на императрицу:
— Не хотите ли бокал вина, ваша милость?
Императрица пристально посмотрела на нее.
— Вы хотите вот так от нас отделаться?
Выражение лица Леоноры изменилось.
— Я не хочу от вас отделаться, и впредь не собираюсь этого делать. И я не боюсь. Я считаю, что нашла лучший выход. Я благодарна вам за руководство, но не откажусь от права думать самостоятельно. Вы бы хотели, чтобы я отказалась от этого? И какой бы властью я тогда обладала?
Драго переводил взгляд с одной женщины на другую. С запада дул прохладный бриз, но на террасе все еще было тепло.
Императрица вздохнула.
— Мы устали, — сказала она. — Он назвал нас старой каргой.
Леонора даже улыбнулась.
— Неужели? Ужасно глупый человек. Вы действительно любите появляться перед людьми неожиданно. Такое случается. На западе не знают императрицу Сарантия.
— Сарантий исчез, — сказала старая женщина.
— К нашему сожалению, — мрачно заметил Андрий Дживо.
Императрица пристально посмотрела на него.
— К сожалению? Неужели? Вы каждый день ведете дела с его завоевателем, купец. Ваш сын сейчас там, торгует с ним.
Дживо склонил голову.
— Мир приходит к нам так, как приходит, ваша милость. Мы можем умереть по глупости, или мужественно, или жить, как обычные люди. Мы не все рождены, чтобы стать героями, и мир лучше войны для большинства из нас.
Снова наступило молчание. И Леонора в этой тишине сказала, словно желая изменить настроение:
— У меня возникла одна мысль. Госпожа, вы знаете мозаики в Варене? В тамошнем святилище изображены две императрицы Сарантия, одна напротив другой. Говорят, этим мозаикам тысяча лет. Когда-нибудь мы можем поехать туда, вы и я, если вы…
— Правда? Зачем нам смотреть на изображения шлюхи и женщины из варваров, представленных миру достойными пурпура?
Слова — это оружие. Драго прикусил губу. Он видел, что его работодатель снова потрясен. А Леонора нет. Она сказала (и Драго Остая никогда не забывал это мгновение):
— Простите меня, императрица, но известно, что основатель рода вашего супруга был армейским офицером с восточных земель, он также не был сыном супруги своего отца. Ваш муж, да хранит его Джад под своим кровом, как все знают, плохо подготовился к вторжению османов, а ваш сын, который, несомненно, сейчас у бога в его свете, проявил храбрость на стенах и безрассудство в гибели, но это безрассудство включало безразличие к судьбе полумиллиона жителей города. Я никогда не поставлю под сомнение ваше право на гнев, моя госпожа, но разве необходимо распространять его на всех? Даже на давно умерших женщин? Я только задаю вопрос, и я понимаю, что вы утомлены. Как и я.
