Это блестящее собрание помолилось о том, чтобы ее душа отправилась к Джаду, в его свет, говорили о прискорбном падении Города Городов, а после все ушли, и продолжили свои дни, обязанности и развлечения, как свойственно всем мужчинам и женщинам.
После, когда часовня опять опустела, и все стихло и замерло, а в высокие окна лился свет вечернего солнца, один человек вернулся.
Он опустился на колени рядом с тем местом, где только что предали земле императрицу, и хотя двадцать пять лет назад он был всего лишь ребенком, он попросил над ее мертвым телом прощения, борясь с неожиданным для него самого горем, за то, что все они допустили то ужасное падение.
Потом Драго Остая молился, в одиночестве, в том месте, богу света, но также и его любимому сыну Геладикосу, которого когда-то почитали на юге, и просил милосердия и прощения для лежащей здесь женщины. Для него было важно, чтобы имя Геладикоса прозвучало в этот день. До этого момента он не знал, что ему необходимо это сделать. Мы не всегда это знаем.
Затем он поднялся и сделал знак солнечного диска над могилой, и еще раз перед алтарем, а потом он ушел и больше никогда в жизни не бывал в Варене.
Но с того дня в простой часовне рядом с более крупным святилищем находилось три императрицы. Две выложенные из смальты на поверхности стен (одна с любовью), среди блестящих придворных, а одна — под красно-серым мрамором в двух гробах, больше не страдающая от ярости горя и воспоминаний.
* * *
Даница проснулась, ей приснилась мать. Это случалось не часто. Казалось, то время каким-то образом отделено стеной. Существует по другую сторону от барьера в ее мозгу.
Во сне она была еще маленькой. У нее на коленях лежала головка Невена. Ему года два, наверное, он уснул, пока их мать рассказывала им сказку на ночь. Отец Даницы, старший брат и дед еще работали в поле, но скоро должны были вернуться, и в маленьком доме станет шумно и тепло от их присутствия. Если повезет, маленький Невен к тому времени уже будет спать.
Но во сне было тихо, и мать рассказывала им об Эсперанье давних времен: об отважных всадниках, победивших ашаритов Аль-Рассана и вернувших западному миру Джада и свет. Они отбирали один город за другим, пока не отобрали все, под предводительством их великого героя Фернана Бельмонте, сына великого отца.
Даница слышала во сне голос матери, видела ее лицо, ее жестикулирующие руки, хоть и в полумраке, так как сумерки сгущались, но было еще рано разводить огонь в очаге. Дрова были большой ценностью, и надо подождать их троих мужчин. Их собственных героев.
Когда она проснулась, Раска еще спал рядом с ней. Он очень нуждался в отдыхе. Они пережили несколько напряженных дней. Даница лежала, ждала света и вспоминала. Воспоминания, думала она, тебя затягивают. Они приносят облегчение и печаль, одни и те же образы и люди могут вызывать и то, и другое.
Прошлой ночью они сожгли деревню. Теперь со Скандиром совершали набеги двадцать пять человек. Этот рейд устроили отчасти в качестве испытания для новобранцев. Здесь, в восточной части Тракезии, османы расселяли людей, строили храмы Ашару и звездам или превращали в свои храмы святилища, чтобы надолго закрепить перемены.
Джадитам еще разрешалось жить среди них, за что они должны были платить налог с каждого человека, но османы рассудили, что когда добрые звездопоклонники занимают лучшие земли, так надежнее.
Чтобы этого не произошло, чтобы ослабить османов или уничтожить их ощущение безопасности, такие поселения атаковал этот демон Скандир со своей бандой, который налетал на них, стремительный и невидимый.
Даницу и трех новых лучников (она обучала новичков обычной для отряда тактике) расставили на краю деревни и велели убивать тех, кто спасается от огня. Скандир никогда не брал заложников ради выкупа. Это не его обычай. Не для этого он сражался, не для этого жил.
Этот рейд отличался жестокостью и прошел очень успешно. Когда они уехали, за их спиной осталась дымная и красная ночь.
Они скакали быстро, чтобы не оставить почти никаких следов своего присутствия, чтобы их могли принять за духов мщения, которые могут появиться где угодно под звездами и убить.
Он разговаривал с ней здесь, оставшись с ней в комнате наедине, перед сном. Он был наблюдательным человеком, это необходимое качество для того, кто руководит людьми, так решила Даница некоторое время назад. Таким был Хрант Бунич в Сеньяне.
— С тобой все в порядке? — спросил он. — Мы впервые вот так сожгли деревню.
Она понимала, что он имеет в виду. Она ведь рассказала ему свою историю.
— Для этого я и присоединилась к вам.
— Правда? Не ради легкой жизни, полной удовольствий?
— Нет, — у нее не было настроения для шуток.
Он посмотрел на нее.
— Что ты скажешь богу, когда предстанешь перед его судом?
Ну, это уже не шутка.
Она думала об этом. Его лицо осунулось после трех дней трудной скачки в обе стороны, до и после ночного рейда.
— Я спрошу у Джада, почему моя семья и моя деревня должны были страдать и умирать, и, в зависимости от ответа, приму его приговор моей душе, — ответила она.
— Примешь? Это не слишком благочестиво.
— Нет, но я считаю себя благочестивой — по-своему.
Он действительно очень устал. У него появилось странное выражение на лице.
— Может быть, и так. Мы ведем особенную жизнь, Даница.
— Я это знаю, — ответила она. — Я не надеюсь жить долго.
Он ответил ей с легкой, лукавой улыбкой, которая стояла перед ее глазами даже сейчас, когда она лежала рядом с ним.
— Я тоже, — сказал он.
Он уснул, тяжелым сном. Она лежала в темноте до рассвета без сна. Конечно, ей потом приснилась ее собственная деревня, после того, что они сделали.
«Особенная жизнь».
* * *
Он родился в Серессе, не так ли? На берегах каналов, окруженный предметами искусства и музыкой, при сильной власти, пусть даже его семья сама никогда не отличалась богатством. Перо также бывал в Родиасе — несколько раз! В первый раз его взял туда отец в качестве ученика, чтобы показать ему дворцы и руины. И произведения искусства. Они встречались с аристократами и важными священнослужителями, которые относились к отцу с определенным уважением (не слишком большим, но некоторым). Художник видел большие города. Он даже ощутил какое-то превосходство, идя по менее элегантным улицам Дубравы до того, как началось его путешествие по суше.
Теперь он не чувствовал превосходства. Он понимал, им хочется, чтобы он боялся, чувствовал себя подавленным, благоговел — и он все это ощущал. Он лежал, распростершись на желто-зеленых плитках пола, вытянув перед собой руки, словно молил о пощаде. А калиф еще даже не вошел в комнату.
Он был неверным, который получил неслыханное разрешение войти во Дворец Безмолвия. Подобные ему ожидают верховного правителя народа османов в позе полной покорности. Если калиф так и не придет, этот джадит может пролежать так весь день, всю ночь.
