Художник выглядел утомленным, бледным, осунувшимся. Он не был похож на человека, занятого работой, которая, возможно, прославит его. Он был погружен в себя. Раньше Марин этого качества в нем не замечал. Возможно, он становится таким, когда работает? Виллани пришел один, без слуги. Он тихо сказал:
— Вероятно, за мной следят. Пойдем со мной на базар, мне действительно нужно кое-что купить.
Марин пошел с ним. Он задал естественный вопрос:
— Возникла проблема? Раньше за вами не следили, насколько мы знаем.
— Теперь я пишу портрет калифа.
— В этом дело?
Виллани покачал головой.
— Лучше, если вы не будете много знать. Но я действительно хочу кое-что вам сказать. Я сделаю это на ходу, на базаре много людей, они слишком близко от нас.
Дживо отметил его тон, его серьезность.
— Я слушаю. И помогу, если смогу, — сказал он.
— Вы не сможете. Просто послушайте. Итак. Было бы разумно завершить те дела, которыми вы здесь занимаетесь, и покинуть Ашариас. Как только сумеете. Даже завтра, господар. Возможно, назревают беспорядки, и если это так, джадитам здесь будет грозить опасность.
— Что вам известно? — спросил Марин, которого будто обдало холодом. Да и как было не ощутить холод?
— Я не могу вам рассказать всего, что мне известно.
Они прошли еще немного.
— А вы тоже уедете?
— Мне нужно закончить работу.
— Но если есть опасность, как же вы?
Художник покачал головой. Он вынул из рукава свернутое письмо и сунул его Марину.
— Это для Старшей Дочери на Синане. Если вы будете так добры. В нем нет ничего, что грозило бы вам опасностью, если вас обыщут. Я вам клянусь.
Он был неестественно напряжен.
— Почему мне необходимо доставить письмо вместо вас? — спросил Марин. Но он понял. Его собеседник только посмотрел на купца.
— Вы можете предупредить тех серессцев, с которыми мы прибыли сюда, в качестве одолжения, — только и сказал он. — И, возможно, также Томо, если вы знаете, где он. Правда, было бы разумно с вашей стороны уехать, господар.
Тут они подошли к базару, и Виллани резко сменил тему, попросил помочь ему найти место, где можно купить новые кисти и шлифовальный брусок. «Порфир лучше всего подходит для этой цели», — сказал он.
Больше они ничего важного не обсуждали. Они расстались на базаре, после покупки нужных вещей. Марин спрятал письмо в рукав, и множество его вопросов осталось без ответа.
— Спасибо, — сказал Перо Виллани. Если бы у него настойчиво требовали ответа, Марин сказал бы, что художник выглядел полным решимости — и повзрослевшим.
И, несмотря на эту встречу, Марин все еще в городе, и это, конечно, глупо, после такого предостережения от человека, который желает ему добра и явно имеет сведения изнутри дворцового комплекса.
«Возможно, — думает он, — это как-то связано с войной?» Все ждут новостей. Тем не менее это маловероятно — вести из армии уже облетели бы город, какими бы секретными они ни были. Нет, это имеет отношение к чему-то такому, с чем Виллани столкнулся в стенах дворца.
Марин зашел так далеко, что даже велел своим охранникам достать мулов и подготовить купленные товары к путешествию. Он все еще ждет возможности приобрести перец — это безумие, он это понимает.
Но тогда было нечто такое во взгляде Виллани, и Марин понимает, что ему очень нравится художник, очень, и ему не хочется оставлять того здесь, даже если он ничего не может сделать (а почти наверняка он ничего не может сделать). «Не каждый поступок в жизни, — думает он, — продиктован рассудком».
Он посылает через пролив за Томо Агоста. Когда на следующее утро Агоста приходит, Марин просто говорит ему, что имеет основания считать разумным поспешить с отъездом обратно на запад, и предупредить об этом их спутников по путешествию сюда.
Кажется, Агоста не удивлен. Конечно, он не просто слуга.
— Синьор Виллани вам что-то сообщил?
— Да, я кое-что узнал.
— От него?
Марин колеблется.
— Да, — отвечает он. — Несколько дней назад.
— Но вы до сих пор здесь.
Марин пожимает плечами, теперь он раздражен. Иногда люди более умны, чем ты от них ожидаешь.
— Я уеду после последней попытки купить перец.
— Исфаганский?
— Да.
— Я могу вам это устроить. Возможно, придется подождать до завтра. Но если совет исходит от синьора Виллани, разумно послушать его.
— Ты что-нибудь знаешь?
— Только человека, у которого может быть исфаганский перец.
* * *
— Герцога Серессы больше боятся или любят?
Утро во Дворце Безмолвия. Сегодня по небу бегут облака, и освещение меняется, когда они заслоняют солнце, но к этому моменту живописец уже уловил тот свет и цвет, который ему нужен для сада и деревьев, для вида из окна и для лица калифа. Собственно говоря, он уже почти закончил.
Перо поражался своей способности сосредоточиться и работать (и отвечать на трудные вопросы). Он много дней и ночей писал два разных портрета, один по ночам в другом дворце, под землей, после чего его ждали встречи в непроницаемой темноте комнаты.
«Есть много удивительного в зове страсти», — думал он. То, что он так возбуждался, так погружался в страстное желание каждую ночь. Даже зная — может быть, именно потому, что он знал? — что принц, который посылал его туда, почти наверняка желает его смерти.
На запад ведет длинная, большей частью пустынная дорога. И наверняка на землях османов вспыхнут беспорядки, если здесь произойдет то, что, весьма вероятно, произойдет: когда обнаружится, что тщеславный, бесшабашный юный принц велел тайно написать свой портрет в одежде цвета порфира.
Художник, написавший этот портрет, едва ли проживет достаточно долго, чтобы оказаться на дороге, ведущей на запад.
Поэтому художник решил, что напишет самый лучший портрет, какой сможет, в этой утренней комнате. Такой, может быть, чтобы он остался, уцелел, и заставил мужчин и женщин сказать даже в далеком будущем: «Это очень хорошо. Этот художник стал бы большим мастером». И они, может быть, покачают головой и прибавят: как ужасно печально, что карьера младшего Виллани оборвалась так рано.
«Это происходит слишком часто», — возможно, скажут они.
В той темной комнате была одна женщина, которая находилась там каждую ночь. Он понятия не имел, кто она такая, кто такие они все. Другие менялись, но он начал узнавать аромат этой женщины (ее собственный аромат, не духи), вкус ее губ. И даже когда то, что происходило, становилось яростной схваткой на постели с другими, эта женщина находила его руку и держала ее, и Перо начал так же находить ее руку в темноте.
