Он представления не имел, как она выглядит, они не понимали слов друг друга (в той комнате понимали друг друга иначе). Все равно, пока другие стремились возбудить его, или сами получить удовольствие, она переплетала свои пальцы с его пальцами, и неожиданно происходило кое-то еще.
По-видимому, на свете можно найти нежность, даже здесь. А это означает — почти везде, правда?
Прошлой ночью он не ходил в ту комнату. Эта часть обмана закончена. Портрет в другом дворце был завершен две ночи назад. Принц Джемаль точно знает, по-видимому, чего он хочет, как это должно быть разыграно.
Перо спал глубоким сном, несмотря на то, что понимал: его жизнь несется, как щепка через пороги по бурлящей воде, к своему завершению. Тело и душа — странные вещи. Мыслители, ему это известно, высказывают разные взгляды на эту странность, но он художник, а не ученик философа.
Он здесь поработал с полной душевной отдачей, Перо это знает. Он встретил неожиданную нежность в темноте. Он проспал последнюю ночь так, словно его ничто на свете не тревожило. Потом прошел через сад в лучах утреннего солнца, под высокими белыми облаками.
Калиф, спрашивая о герцоге Риччи, о страхе или о любви к нему, сохранял нужную позу. Он был отличным натурщиком. «Как будто, — подумал Перо, — он решил стать самым лучшим и в этом, как во всем остальном».
Держа в руке кисть, Перо ответил ему.
— Больше боятся, я бы сказал, мой господин. Совет Двенадцати, несомненно, больше внушает страх, — Перо выписывал последние детали, левую руку, темно-красный перстень на указательном пальце. — Но также, мне кажется, считают, что этот герцог руководит нами мудро.
— А герцоги до него?
— Герцог Риччи — единственный, кого я знал, мой господин.
Гурчу это обдумал. Неторопливый человек.
— Страх лучше, — сказал он. — Он следует за властью и остается с ней. Любовь или доверие могут слишком легко измениться.
«Такие слова можно услышать и в Серессе», — подумал Перо, но ничего не сказал.
— На востоке жил один завоеватель, еще до того, как милость Ашара снизошла на человечество, который говорил, что самая великая радость в жизни — это зарубить своего врага на войне, а потом класть свою голову на грудь его жен и дочерей.
«А вот такого в Серессе не слышали», — этого Перо тоже не стал говорить.
— Да, мой господин, — снова произнес он.
— Раньше я в это верил, — сказал Гурчу Разрушитель.
Молчание. Перо Виллани не собирался на это отвечать. Он работал своими кистями, красками. Он прибыл сюда, чтобы писать портрет. Портрет почти закончен. Никто его еще не видел — портрет тщательно накрывали каждый раз, когда они заканчивали сеанс. Он предлагал калифу взглянуть, объяснил, что некоторые заказчики хотят увидеть работу, другие предпочитают подождать. По-видимому, Гурчу с этим тоже не спешил.
— А кто станет преемником вашего герцога? — спросил калиф. — Он не молод.
— Да, мой господин, он не молод.
Можно было решить для себя давать уклончивые ответы. Однако Виллани с того первого утра в этой комнате сказал себе, что будет говорить правду и надеяться, что это поможет ему выжить.
— Об этом идут разговоры. Всегда, — прибавил он.
— Это разрешено? В открытую?
— В Серессе? Да, ваша милость. Но никто ничего не знает. Люди строят догадки. Распускают слухи.
— Плохая привычка в больших городах.
— Да, мой господин. А другие… ищут благосклонности. Пытаются принять чью-нибудь сторону. Это всегда трудно, когда происходят перемены.
— Здесь тоже так, — заметил калиф османов, и Перо Виллани спросил себя, не сделал ли он все-таки ошибку.
Он сосредоточился на красных кольцах — на настоящем, на руке калифа, и на том, которое он сейчас писал. Алая краска, чуть-чуть глазури, допускаемой этим материалом и этой поверхностью, и — только что — крохотный мазок белой краски, самой маленькой кисточкой, чтобы показать солнечный свет, который проник в окно комнаты и коснулся драгоценного камня на руке Гурчу.
— Я встречался с герцогом только один раз, мой господин, — сказал Перо. — Когда он предложил мне выполнить этот заказ. Но… он вызвал у меня восхищение. Я думаю… вы понравились бы друг другу, мой господин.
Ему никогда не приходила в голову эта мысль, и он ее не ожидал.
Гурчу изменил позу, повернулся и посмотрел на Перо. Перо испугался, потом увидел (он уже научился видеть к этому времени) насмешку в черных глазах.
— Неужели? Означает ли это, что ты мною восхищаешься, синьор Виллани?
— Это было бы слишком большой самонадеянностью, мой господин! Я бы никогда…
— Это так? Ты мною восхищаешься?
Ему захотелось опуститься на колени. Это было ужасно трудно. «Говори правду», — сказал он себе.
— Да, мой господин.
— Почему?
Вдох.
— Те вопросы, которые вы мне задаете. Ваше любопытство относительно моего мира. Всего мира.
— Поэтому? Я просто узнаю о своих врагах.
Этому человеку нельзя возражать. Ты сказал правду, но можешь также проявить мудрость и иногда промолчать.
Насмешка все еще не покинула этих глаз над похожим на клюв носом, который он изобразил — как считал Перо — достаточно хорошо. Он надеялся, что не слишком хорошо, иногда такое случается.
— Ты собирался что-то сказать? — мягко спросил Гурчу. Он всегда говорил мягко. — Скажи это.
Здесь приказам нужно подчиняться. Перо прочистил горло, он не делал этого почти нигде, кроме этой комнаты.
— Я убедил себя, что это нечто большее, чем попытка узнать своих врагов, мой господин, — ответил он.
Послышался какой-то звук, и Перо понял, что это смех.
Смех умолк. Слышно пение птиц в саду. Немой у двери, кажется, насторожился, будто почувствовал настроение калифа. «Наверняка уже почувствовал», — подумал Перо. Затем услышал:
— В таком случае, могу ли я удовлетворить свое любопытство еще в одном вопросе? Насчет того, чем ты занимался по ночам?
Словно разверзлась пропасть с ядовитыми змеями и скорпионами, на тот случай, если ты не сломаешь шею при падении с ужасающей высоты — такое чувство охватило Перо.
«Это когда-то должно было закончиться», — подумал он. Этот заказ, тайная работа по ночам, обманы, свидания в темноте. Прикосновения рук. Его жизнь. Жизнь каждого человека заканчивается, подумал он.
Он на шаг отступил от мольберта, положил кисть. Немой напрягся.
Перо сделал движение, собираясь опуститься на колени.
— Нет! — резко бросил калиф. — Оставайся стоять и смотри на меня, джадит. Я хочу видеть твои глаза.
