И поэтому:
— О, боже, — снова тихо произнесла Мара Читрани. Потом, помолчав: — Это прекрасно, синьор Виллани. Я прекрасна на этой картине! Я бы держала ее рядом с собой всю жизнь и смотрела на нее, когда состарюсь. Но… Перо, ее придется уничтожить. Ты это понимаешь. Он убил бы нас обоих.
У нее было такое выражение глаз, когда она повернулась к нему от картины, какого он никогда еще не видел. Перо бы хотелось изобразить и его тоже. Он уловил в голосе графини неожиданную нежность. Она никогда не была нежной, с ним — никогда. А сейчас словно внезапно увидела его маленьким ребенком.
Она поцеловала его в тот день, снова в губы, но совсем легонько, как будто опечаленная этим миром, а потом отослала прочь. Супругу же, когда он вернулся из поездки на семейное соледобывающее предприятие за морем, в Мегаре, сказала, что картина ей не понравилась, и она ее уничтожила. Тем не менее, она велела ему заплатить молодому человеку, так как он старался изо всех сил, но иногда трудно угодить женщине. Она улыбалась при этих словах, и Читрани понимающе рассмеялся.
Очевидно, парень просто слишком неопытен. Никто в этом не виноват. Читрани нанял другого художника. Говорят, тот нарисовал совершенно приемлемый портрет графини.
Вся эта эскапада, понял Перо, показала его неадекватность в отношениях с такими людьми. Да, переспи с красивой женщиной, если она себя предлагает. Познай на опыте этот мир, а после молись о прощении, если тебе хочется. Но не давай воли своему искусству. Не показывай ее всем такой, какой она бывает в любви, до или после нее (было бы интересно узнать, что скажут люди об этой картине, — до или после?). Какой смысл так рисковать?
Никакого смысла нет, вот только… только он думал, что ни одну женщину никогда не рисовали с таким выражением глаз, и ему хотелось узнать, сможет ли он это сделать.
Можно умереть из-за желания что-то узнать, подумал Перо Виллани.
Никто не знает, чего он достиг, и никто никогда этого не узнает, ведь ни один человек даже не взглянул на его картину. Ну, допустим, графиня Читрани взглянула. Она уже поворачивалась, чтобы снова посмотреть на себя на портрете, когда он уходил из комнаты в тот день. Всем остальным просто сказали, что работа юного Виллани не понравилась графине. Это означало — прощай карьера молодого художника! С тех пор никто не заказывал ему картин.
Похоже, он проведет всю жизнь, занимаясь книжными переплетами. Или рисуя море или горы на портретах более ловких художников, мечтая нарисовать правильно руку солдата, или Святых мучеников, разнообразные страдания которых изображают на стенах святилищ, или…
Или его жизнь может закончиться сегодня ночью, подумал Перо.
Он пока еще не бежал, но зашагал быстрее. В Серессе учишься быть настороже после наступления темноты, и молодые люди, выходящие по ночам из дома на поиски проституток или вина, имели все основания приобрести умение отличать шаги случайного ночного прохожего от шагов возможного преследователя.
Никто не пойдет следом за ним с благими намерениями. Только не в это время суток. Здесь было мало фонарей, только случайные фонарики лодок на каналах вдалеке. Дул ветер. Он слышал плеск бьющейся о камни воды слева от себя.
У него есть плащ, защищающий от холода, и короткий меч под этим плащом, так как Перо Виллани не глупец. Ну, может быть, и глупец, так как оказался один, ночью, в слишком тихом районе, где его не знают. В этом проблема, когда место работы так далеко от того дома, где обычно кладешь голову на подушку ночью.
Виллани нередко посещал проституток или винные лавки, но в последнее время оказывался вне дома после наступления темноты из-за увлечения анатомическими рисунками. Он заканчивал порученную ему Алвизо работу, потом оставался и изучал их (зажигал лампу, платя за масло), потом запирал мастерскую и шел домой. Иногда он расходовал еще больше масла и засиживался совсем допоздна, рисуя в своей маленькой комнатке возле кожевенных мастерских. К этому запаху невозможно привыкнуть. С ним живешь, если ты беден.
Его отец владел хорошим домом на другом берегу Большого канала, за рынком. У Вьеро Виллани был определенный статус художника, определенное признание, а потом — долги. Этот дом был роскошью, слишком смелой заявкой. Его уже нет, конечно, обстановку распродали. На имущество старшего Виллани, в том числе — на его нераспроданные картины, заявили права кредиторы. В городе, помешанном на коммерции, действовал строгий закон относительно долгов и наследства, и суды работали быстро. Сыну удалось спрятать и сохранить две картины, одна из них — портрет матери. Можно сказать, что он стал вором.
После внезапной смерти отца Перо Виллани обнаружил, что у него ничего нет, не считая умеренно уважаемой фамилии, большого желания и того, что считалось талантом, — однако так считали только люди в таком же положении, как он сам, те, кто не имел никакого веса в этом мире.
Друзья, знакомые с его работой, одновременно являлись его собутыльниками, и сейчас они бы его защитили, если бы он сегодня ночью был вместе с ними. Если бы все они шагали, держась за руки, пошатываясь и распевая песни, по улицам вдоль каналов, через мосты, под двумя лунами, то скрывающимися за облаками, то вновь выходящими из-за них.
Перо догонял не один человек, а несколько.
Он был совершенно уверен, что различает шаги трех человек. Их может оказаться четверо, и они прибавляли шаг одновременно с ним. Ночью по Серессе бродили воры — они бродили по любому городу. Как и шайки молодых аристократов, развлекающихся от безделья нападением на людей по ночам, чтобы продемонстрировать напускную храбрость и доказать, что они это могут. Закон, столь суровый в финансовых делах, неохотно привлекал к ответственности сыновей могущественных людей.
Виллани подозревал второй вариант, по той простой причине, что любой опытный вор за это время уже понял бы, что ему не достанется ничего, что стоило бы отобрать. Пойманных воров отправляли на галеры, а ночные патрули все-таки попадались на улицах. Это не спасало от налетов и грабежей, конечно, — голодным людям нужно было добывать пропитание, а жадные оставались жадными, — но могло заставить воров с некоторой осторожностью подходить к выбору цели.
Художник в поношенной одежде, с блокнотом для набросков в руках, не стоил риска умереть прикованным цепью к скамье гребца на галере. Перо проходил под светильниками в кронштейнах на стенах после того, как вышел из лавки. Состояние его плаща мог видеть каждый, решивший его ограбить.
Он подумал о том, не крикнуть ли это в темноту, но не стал. Если позади него бесшабашные сынки богачей, это их только позабавит и подзадорит. Конечно, может быть, там никого и нет. Он мог встревожиться из-за какой-то компании пьяных друзей, вроде его собственной компании, гулявшей где-нибудь в их квартале.
Только вот в этой складской части города не было винных лавок, и он услышал, как эта группа шла — быстро, не так, как ходят пьяные — по боковой улице, когда он проходил мимо нее, а потом они повернулись и пошли вслед за ним.
