Это она, Жюли, устроила Дезире в «Монико». В тот вечер, когда пропали его деньги, он хотел уйти. Куда — неважно. Ему было все равно. А вот она возмутилась, видя, как он легко смирился. Она была неспособна понять, что при таком повороте событий можно испытать даже что-то похожее на облегчение.
И все же он чувствовал именно так. Это должно было случиться. Тогда, в Париже, он совершил ошибку, запасся крупной суммой денег просто от неуверенности, можно сказать, из трусости. Сделав это, он нарушил закон, нигде не записанный, но тем не менее существенный. Недаром, решив уйти, он не был ни поражен этим, ни взволнован, он знал: сбывается то, что должно произойти. И напротив, отправившись в банк, чтобы снять со счета триста тысяч, он испытывал смущение, чувство вины.
В те два предыдущих раза, возмечтав о бегстве, разве он думал о деньгах? Нет. Ему следовало оказаться одному, без гроша, на улице.
Теперь все стало наконец так, как надо.
— Подожди-ка секундочку. Мне нужно сказать пару слов хозяину.
Жюли побежала вниз. Вернулась через несколько минут и объявила:
— Я была права! Куда тебе идти? На седьмом этаже, под крышей, есть свободный номер. Вообще это каморка уборщицы, но Фред имеет обыкновение ее сдавать помесячно и берет за нее недорого. Я оставлю за собой этот номер еще на день-два, а если ничего не найду, сама на седьмой переберусь. Только я уверена, что найду!
И она действительно нашла — сначала место наемной танцовщицы в дансинге «Монико» для себя, а несколько дней спустя для него должность, на которой он работает уже без малого два месяца.
В принципе между ними больше не было ничего общего. Изредка, если Жюли оставалась одна, они поздней ночью возвращались вдвоем к себе в отель. Она рассказывала ему всякую всячину о Рене, о патроне всего заведения господине Додевене, о своих товарках и клиентах; он терпеливо слушал, кивал, блаженно улыбался. Она порой даже из себя выходила:
— Да что ты за человек такой?
— А что?
— Я прямо не знаю… Ты вечно всем доволен… С тобой что ни делай, тебе хоть бы хны! Одно то, что ты тогда в полицию не обратился, чего стоит! И добро бы потому, что ты боишься легавых, так ведь нет! Да что там, я еще не то заметила! Когда ты встречаешь ее на лестнице, эту хиппи, которая тебя обокрала, ты говоришь ей «Добрый вечер»!
Она была уверена — и он охотно разделял это мнение, — что пакет с деньгами, засунутый на шкаф, украла уборщица с их этажа, уродливая девица с жирными волосами и большими рыхлыми грудями. Это и впрямь была особа, имевшая привычку шпионить за постояльцами, подслушивать у дверей, поэтому она вечно шныряла по коридорам, для вида вооружившись тряпкой или веником.
Жюли выяснила, что у нее есть любовник, музыкант из казино, который обходится с ней грубо и пренебрежительно.
— Деньги наверняка у него, держу пари на что угодно. Но он слишком хитер, чтобы сразу начать их тратить. Он подождет до окончания сезона…
Это было возможно. И что тогда?
Здесь он снова узнавал что-то, знакомое по давним грезам. Может быть даже, то самое, ради чего он все бросил? Он часто задавал себе этот вопрос. Еще молодым человеком, встречая впотьмах, а тем паче на какой-нибудь грязной улочке женщин определенного сорта, он чувствовал, как сильно его пробирает дрожь. Проходя, он нарочно задевал их, но когда они его окликали, никогда не оглядывался, напротив, бежал прочь, ускоряя шаг.
Ему случалось покидать свою контору на улице Монторгёй, чтобы минут пятнадцать, особенно зимой, под мелким дождиком, желательно по грязи, побродить по улицам в окрестностях Центрального рынка, где от иных фонарей исходил дух порочной тайны.
Всякий раз, когда он ехал один или с женой куда-нибудь на поезде, — да, именно всякий раз, господин Монд прекрасно это помнил, — он, сидя в вагоне первого класса, завидовал людям, которые уезжали с убогими пожитками невесть куда, равнодушные к тому, что их там ждет.
У него на улице Монторгёй был ночной сторож. В прошлом — лицейский преподаватель, лишенный своего положения из-за интрижек с девчонками. Это был плохо одетый, взъерошенный субъект. По вечерам он являлся на место своей службы с литровой бутылкой вина в кармане, располагался в маленьком чуланчике и там же ужинал, разогревая принесенную с собой снедь на спиртовке.
Несколько раз, когда господину Монду ради срочного дела случалось приезжать на службу рано утром, он заставал там сторожа, собирающего свои пожитки, спокойного, невозмутимого; он с безразличным видом в последний раз обходил территорию фирмы, дабы убедиться, что все в порядке, а потом ускользал за поворот улицы, озаренной первыми лучами новорожденного солнца.
Куда он уходил? Никто так и не узнал, где он обитает, в каком углу прячется, словно зверь, чтобы проспать до самого вечера.
Господин Монд завидовал сторожу. Да, и ему тоже.
Теперь господин Дезире мало-помалу начинал походить на него.
— Чего тебе, малыш?
Посыльный торопливо вбежал в их закуток и, разумеется, сразу обратился к господину Рене, все еще поглощенному едой:
— Хозяин наверху?
— Зачем он тебе?
— Да тут коп заявился, хочет с ним поговорить. Коп, которого я впервые вижу.
Ягодица господина Рене мигом отлепилась от края стола, сандвич исчез, как не было, он обтер пальцы, отряхнул зад от пыли, проделав все это так быстро, словно единым жестом, и устремился через зал к выходу, удерживаясь, чтобы не перейти на рысь. Его даже хватило на то, чтобы мимоходом улыбаться клиентам.
Он как раз приблизился к большой двери, выходящей на мраморную лестницу, когда она распахнулась и вошел тот, навстречу кому он так поспешал. Полицейский был в пальто — не пожелал раздеться в гардеробе.
Дезире следил за ним глазами. Жюли и ее подруга, сидевшие за столиком, не двинулись с места. Сразу все поняли. Через маленький глазок можно было видеть, как господин Рене пригласил инспектора присесть за стол, расположенный в отдалении от танцевальной площадки, но полицейский остался стоять, качая головой, и произнес несколько слов, после чего господин Рене скрылся за другой дверью, той, что вела в игорный зал. Другие полицейские, из числа завсегдатаев заведения, имели туда свободный доступ, но поскольку там вечно что-нибудь не так, допускать туда блюстителя порядка, который здесь новичок, было нежелательно.
Это был рослый, сильный мужчина лет тридцати пяти, в ожидании он рассеянно оглядывал банальное убранство дансинга. Но вот появился Рене в сопровождении хозяина, господина Додевена. В прошлом нотариус, тот сохранял повадки, исполненные важности.
Он тоже предложил полицейскому посидеть, на сей раз в каморке Дезире, распить бутылочку шампанского.
— Проходите сюда, прошу вас, — убеждал пришельца господин Додевен. — Там мы сможем спокойно, без помех побеседовать… Рене!
— Да, мсье?
