И надо же! Стоя здесь, на улице Нёв, засунув руки в карманы и пряча подбородок в воротник пальто, он не мог даже вспомнить по-настоящему ни Турцию, ни «Абдуллу».
Было легче легкого вспомнить это умом, теоретически. Но речь-то совсем о другом. Зачем, черт возьми, он уехал? Ведь знал же, что афера с коврами сорвется. А метался среди людей, всем трубил, словно о победе:
— Отплываю в Марсель!
Эту новую мысль он пережевывал, шагая по длинной улице, многолюдной в этот час, когда целые толпы неспешно прогуливаются здесь. Иной реальности не существовало — только этот снег, что грязной склизкой массой скапливался на тротуаре, стужа, лихорадка, боль в воспаленном носу и пронзительная усталость, засевшая где-то между лопатками.
— Дайте мне пачку турецких сигарет, — сказал он торговцу.
Голубой язычок газовой зажигалки заплясал перед его глазами. Торговец был жирный и багровый. За стеклом витрины мелькали темные силуэты прохожих.
— Сигареты не турецкие, — сказал он, взглянув на пачку.
— Это египетские. Они еще лучше.
— Египетского табака не существует.
— Так-таки не существует? Ну, знаете…
— В Египте нет своего табака, — втолковывал он сопящему от негодования толстяку. — Египтяне импортируют его из Турции и Болгарии.
Он и сам не понимал, чего ради заговорил об этом. Пошел дальше по улице Нёв, смешался с толпой, брел куда-то без цели, останавливался перед витринами, особенно теми, где были зеркала, — его снова и снова тянуло посмотреть на себя.
На нем были пальто из верблюжьей шерсти, шляпа из добротного сукна, ловко скроенный костюм.
Почему же он вдруг стал смахивать на какого-то отверженного? Из-за двухдневной щетины? Или потому, что лицо распухло от насморка?
Так или иначе, он сам себе казался жалким и неприглядным. Кто-то походя толкнул его. Он застонал, будто от удара.
Ему был нужен ювелирный магазин. Однако он миновал три таких, зашел только в четвертый. И выложил на стойку кусочек золота размером с лесной орех. Это и был слиток Сильви. Она два года таскала его с собой повсюду на случай, если окажется без гроша в чужом городе.
Ювелир дал за него тысячу триста бельгийских франков, и Эли снова оказался на улице. Ему предстоял долгий путь, не один час пешего хода.
О днях, прошедших на борту парохода, он не вспоминал. По крайней мере можно сказать, что они вспоминались ему как нечто, пережитое в ином измерении или, точнее, случившееся с кем-то другим.
Теперь же не было ничего, кроме Брюсселя, холода, насморка, этих узких тротуаров, с которых надо то и дело сходить, чтобы кого-нибудь не толкнуть, витрин, перегруженных съестными припасами — при одном их виде его мутило, — и этих кафе с мертвенно-белыми мраморными столиками.
Он не думал: «Сейчас я сделаю то-то! А затем то-то!»
Тем не менее он чувствовал, что предпримет одну вещь, и догадывался какую. Он был раздражен. Это озлобление уже проявилось в истории с сигаретами. А теперь дало о себе знать в связи с грогом.
Он вошел в закусочную на площади Брукер. Помещение напоминало вокзальный вестибюль. В центре возвышался пивной бокал высотой метров шесть-семь, над которым непрерывно вздымалась шапка молочно-белой пены, а вокруг за столиками сидели человек двести, если не триста посетителей. Играла музыка. Бокалы и кружки сталкивались, звеня. Рысцой пробегали официанты.
— Один грог! — скомандовал Эли.
— Грог у нас не с ромом, а с вином.
— И это вы называете грогом?
— К тому же спиртное запрещено продавать в розницу в количествах менее двух литров.
— Так продайте мне два литра.
— Это можно купить только в кафе.
— А, подите вы к черту!
В этом зале, освещенном резким слепящим светом, он не знал, куда приткнуться, как себя держать. Его кулак сжимался в кармане, будто рука вцеплялась во что-то. На бульваре Адольфа Макса он остановился перед витриной, где были выставлены инструменты, начищенные до блеска, будто украшения. Вошел в магазин и без колебаний заявил:
— Мне нужен разводной ключ.
Выбрал какой покрепче, взвесил на руке, будто собрался воспользоваться им как молотком. Это был разводной ключ американского производства ценой шестьдесят два франка.
В своем пальто он взмок от пота. И вместе с тем его трясло от холода! С голодом та же история: хотелось есть, но стоило приблизиться к колбасной лавке или ресторану, как к горлу подкатывало отвращение.
— Опубликован список победителей большой вещевой лотереи, состоявшейся…
Уличная толпа в своем безостановочном круговом движении казалась ему стадом, которое заблудилось и суетится без толку. Он зашел в вестибюль кинотеатра, поглазел на фотографии артистов. Одна из звезд приезжала в Стамбул, он тогда был в стайке молодых людей, сопровождавших ее в вечерней прогулке по городу. Но и это воспоминание уже утратило реальность.
Он знал, в котором часу отходит поезд. Тем не менее зашел на вокзал и проверил: отправление 0 часов 33 минуты.
К полуночи вокзал, опустевший, тускло освещенный, поступил в распоряжение уборщиков.
— Первый класс, Париж, — сказал он.
— Обратный?
Как он мог не подумать об этом заранее? Это его потрясло.
— Да-да, обратный!
Он остановился перед тележкой женщины, сдающей напрокат постельные принадлежности. Взял две подушки и одеяло. Пассажиров на платформе собралось не больше десятка. Вокзал погрузился в безмолвие. На железнодорожных путях среди мешанины зеленых, красных, желтых огней совсем близко маневрировал паровоз. По залу ожидания бродили сквозняки.
В вагоне он приметил посыльного из «Паласа», тот сторожил место. Он вошел в то же купе, занял место напротив.
Он был абсолютно спокоен.
Войдя, господин Ван дер Хмыр взглянул на Эли и, без сомнения, узнал молодого человека, которого видел в «С пылу, с жару!». Но не придал этому абсолютно никакого значения!
В купе имелось четыре лежачих места, два наверху, два внизу, но пассажиров было всего двое, верхние места остались незанятыми. То, что поезд шел на сей раз чуть ли не пустой, было чистой случайностью, но Эли этому не удивился. Как будто предвидел все заранее.
Господин Ван дер Хмыр начал с того, что подсунул портфель из свиной кожи под подушку. Затем раскрыл плоский чемодан, достал оттуда шерстяную пижамную куртку цвета морской волны, дорожные шлепанцы и бутылку минеральной воды из местной водолечебницы.
Это был мужчина рослый и довольно толстый, его красное лицо обрамляли светлые редеющие волосы.
— Ваши билеты, господа, если позволите.
Поезд тронулся. Ван дер Хмыр показал свой билет. Кондуктор заметил:
