— Ты ей что-то выболтал? — прошипела Сильви, когда убедилась, что девушка отошла достаточно далеко.
— Я?! Да никогда в жизни!
— Все равно, повторяю: я хочу, чтобы ты уехал. Понятно?
И, поскольку кто-то вошел, стремительно отскочила от него. В дверях появился одетый с иголочки господин Домб. Он щелкнул каблуками, галантно приложился к протянутой руке:
— Если бы знал, что здесь красивая дама, никогда не позволил бы себе ввалиться так бесцеремонно!
Он любил длинные фразы, тем паче что на женщин они производили впечатление.
— Полагаю, вы провели великолепную и оздоровительную ночь? — обратился он к Нажеару.
Даже не заметив нахмуренных физиономий этих двоих, он, вернувшийся с занятий, протянул свои белые ухоженные руки над теплой печкой и стал удовлетворенно потирать их.
— Уже вторично мне выпадают радость и наслаждение видеть вас, мадемуазель, и я не далее как вчера говорил госпоже вашей матушке…
— Вот и мне необходимо поговорить с госпожой моей матушкой! — отрубила Сильви и вышла из кухни.
Господин Домб всполошился:
— Да что с ней такое? Что я плохого сказал?
Окутанный дымным облаком от своей сигареты, нежась в жарком уюте кухни, Эли даже не услышал его.
— Так и быть! Раз ты уже заскучала, поезжай, дочка, — раздался из коридора голос мадам Барон. — У нас ведь даже цыпленка нет, тебя и угостить нечем.
Каблуки Сильви звонко застучали по плиточному полу коридора. Она вошла на кухню, глазами поискала свою сумочку и резким движением схватила ее.
— Вы уезжаете? — удивился господин Домб, который уже примеривался снова поцеловать ей руку.
Не ответив ему, она вышла, бросив напоследок угрожающий взгляд на Эли. Еще минута, и дверь, ведущая на улицу, громко захлопнулась за ней.
— Это очень, очень хорошенькая девушка, — повторял поляк. — Не знаю, заметили ли вы…
Эли в свой черед вышел из кухни и направился к себе в комнату. Антуанетта стояла на коленях перед маленькой круглой печуркой и ждала, когда дрова достаточно разгорятся, чтобы можно было подбросить угля.
Широкое венецианское окно выходило на улицу. Тротуары, почти совсем обсохнув, приобрели холодный серый цвет, но проезжую часть улицы в любое время года покрывала угольно-черная грязь, от мороза она подернулась тоненькой пленкой льда.
На трамвайной остановке напротив бакалейного магазина Сильви не было. Вероятно, она, подгоняемая яростью, зашагала к городу пешком. Откуда-то слева слышался шум, потом крики, быстрый топот, и наконец он увидел стайку бегущих детей. Это закончились занятия в школе. Часы показывали половину двенадцатого.
— Кстати, — заговорил Нажеар, — у меня к вам просьба…
Он не договорил, ожидая ободряющего знака Антуанетты, все еще коленопреклоненной.
— Ну? — поторопила она раздраженно.
— Я еще недостаточно выздоровел, чтобы выходить из дому. Если бы вы были так добры сходить за моим багажом…
— Вот еще! У вас и вправду есть багаж?
У него почва ушла из-под ног, и он, снова уставившись за окно, пролепетал:
— Я не знал, найду ли комнату, вот и оставил свои вещи в «Кафе у вокзала»…
— А почему бы не попросить Сильви принести их вам, раз уж вы с ней спите? И нечего делать такое лицо! Маме вы можете морочить голову сколько угодно, она всему поверит, но меня вам не провести…
Она осеклась: кусок угля со стуком покатился с совка в печь. Кончив возиться с углем, она оглянулась на Нажеара, но он, прячась от ее глаз, упрямо отворачивался.
— Чего она добивалась, моя сестрица? Признайтесь, она взбесилась из-за банковых билетов!
Девушка выглянула за дверь, проверяя, нет ли кого поблизости. Комната была уже приведена в порядок, кровать застелена, и тепло волнами поднималось от печки. Пламя гудело, разгоревшись разом, чуть только его зажгли. Красноватый пепел хлопьями оседал в выдвинутом ящике шкафа.
— Если вы мне не доверяете, то зря. Я, когда на кухню зашла, сразу смекнула, почему вы пялились друг на друга злобно, как собаки. Сильви хотела, чтобы вы уехали, так?
Сам того не желая, он поднял на нее взгляд. На него смотрели два горячих глаза, таких же рыжих, как ее волосы, по-прежнему растрепанные.
— Я свою сестру знаю лучше, чем вы. Что до купюры, не бойтесь. Я постараюсь ее разменять до понедельника. А газету я сожгла еще утром.
Так вот почему он ее не нашел! Ненадолго оставшись на кухне поутру один, он тщетно разыскивал ее. Какая удача, что газета не стала вторично публиковать номера купюр!
— Они тяжелые, эти ваши пожитки?
— Там два чемодана и саквояж. Надо взять такси.
— А в мою сестру вы не на шутку втюрились?
Он старался не покраснеть, но тщетно.
— Ладно, так или сяк, а за вашими вещами я зайду. Это вам поможет привести себя в божеский вид.
Он слышал, как она переговаривалась на лестнице с матерью. Потом поднялась на третий этаж. Эли прикинул, сколько всего комнат в доме. Рядом с его комнатой располагалась столовая, куда он и носа не совал. Там стоял сильный запах линолеума. На втором этаже комнат было всего две — одна прямо над ним, где жил Валеско, и другая, выходившая окнами во двор, — там обосновался Домб.
Что до третьего этажа, в строгом смысле слова его не существовало. Моисей Калер ютился в мансарде с одним подъемным слуховым окном на карнизе. Соседняя мансарда также была собственностью семейства Барон, в ней обитали супруги, Антуанетта же спала на чердаке, куда свет проникал только через оконце, пробитое в крыше.
Именно там, наверху, она должна была переодеться. Спустившись оттуда, она прошла по коридору, не останавливаясь, Эли увидел ее уже на улице, в жалком пальтишке из зеленого сукна, слишком туго облегавшем бедра.
Не зная ее, легко было бы принять эту девушку за маленькую бродяжку, столько вызова чувствовалось в ее манере надвигать шляпу на глаза и вздергивать худые плечи. Каблуки ее башмаков были сбиты набок, чулки морщились на тощих ногах. На своем обсыпанном пудрой лице она довольно неумело намалевала слишком яркий, кроваво-красный рот.
В дверь постучали. Это была мадам Барон.
— Я зашла взглянуть, разгорелся ли огонь в очаге.
Она и пяти минут не могла усидеть на месте. Печь так раскалилась, что ей пришлось обернуть руку фартуком, чтобы открыть дверцу.
— Уверена, что в вашей стране такого уголька вы не сыщете. Я его прямиком из шахты беру, а потому взыскиваю с вас только полтора франка за ведро. Даже господину Домбу, уж на что мерзляк, одного такого ведра на двое суток хватает, и это посреди зимы!
Она огляделась вокруг, проверяя, все ли в порядке.
