Первым, кто заявился на кухню, был Эли со своим гигантским стофранковым букетом в одной руке и продолговатым сверточком в другой.
— Господин Барон, имею удовольствие пожелать вам счастливых именин…
Букет был слишком велик, слишком роскошен для кухни. Господин Барон неуклюже мял его в руках и рассматривал восхищенно.
— Это уж чересчур! Чересчур! — бормотал он.
И не зная, что делать, что сказать, косился на маленький пакет. Потом смущенно подошел к Эли и расцеловал его в обе щеки, вернее, пощекотал своими шершавыми усами.
— Не ожидал…
Мадам Барон крикнула в коридор:
— Господин Моисей! Господин Домб! Господин Валеско! К столу!
Были развернуты уже и носки, и галстук. Теперь господин Барон обнаружил авторучку Эли и пришел в экстаз:
— Да это же настоящий «паркер»!
Нажеар улыбался. Антуанетта, расстроенная, попыталась убрать другую, еще не распакованную авторучку, но отец заметил ее маневр:
— Ты что там прячешь?
Он-то был счастлив, еще как! Развернул второй пакет, посмотрел на авторучку за шестьдесят франков и, слегка застеснявшись, пробормотал:
— Ну вот, теперь у меня сразу две!
Мадам Барон передвигала кастрюли. Домб, щелкнув каблуками в знак приветствия, преподнес булавку для галстука в форме подковы:
— Желаю веселого праздника и пользуюсь случаем, чтобы выразить вам свою признательность, которая угаснет лишь с моим последним вздохом!
Валеско, явившись в свой черед, подарил хозяину вересковую трубку.
Господин Барон, сам не зная почему, не стал их обнимать. Может быть, они просто стояли слишком далеко?
Моисей пришел последним и уже с порога, закрывая за собой дверь, сказал:
— С именинами, господин Барон!
И не извинился, что ничего не принес. У него не было денег. Он зашел, чтобы взять свою коробку.
— Только не сегодня! — вознегодовала мадам Барон. — Вы с ума сошли!
Он покраснел, смущенный ее напором, и смиренно сел на свое обычное место. А господин Барон, расположившись в плетеном кресле, оглядывал их всех повеселевшими глазами.
— Я очень тронут… — начал он.
Все умолкли. Только Нажеар, перебив именинника, возвысил голос:
— У нас в расчет принимают только дату рождения. В этот день даже слуги приносят подарки…
Суп в тот вечер был исключен из меню как слишком будничная еда. Мадам Барон выставила на стол пару жареных цыплят, и ее муж уже привстал, собираясь их разделать.
— Позвольте мне!
Это опять встрял Нажеар. Антуанетта стала бледнее полотна. И толкнула ногой под столом Моисея, который не отрывал глаз от своей тарелки. Что до мадам Барон, она и присесть не успевала, надо же было готовить угощения.
— Вы должны знать обычаи, я к вам обращаюсь, Моисей! У евреев всегда такие сложные церемонии, во всем ритуал… Скажите, мадам Барон, у вас есть свечи?
Она резко обернулась:
— Зачем это?
— Потребуется… Сколько вам исполнилось, господин Барон?
— Пятьдесят два года.
— Потребуются пятьдесят две свечи. У нас есть обычай… Наступает момент, когда в комнате гасят свет, и тогда…
Моисей посмотрел ему в глаза. Эли заколебался, усмехнулся, умолк. Но прошло пять минут, и он уже распинался снова:
— Если бы удалось найти все, что нужно, я бы вам приготовил бисквит по-турецки. Моя сестра его делает просто волшебно, но и у меня недурно выходит.
— Он с кремом? — полюбопытствовал господин Барон.
— С цветами… Это гораздо изысканней.
— Не понимаю, как можно есть цветы.
— Цветочная эссенция…
— У тебя нет аппетита, Антуанетта?
Девушка положила в рот кусочек курицы. Для приличия. Домб уперся взглядом в стену. Лоб Моисея прорезала глубокая складка. Один лишь Валеско еще силился улыбаться.
— Я бы хотел, чтобы вы однажды посетили Стамбул, ведь тогда вы будете моим гостем. Я покажу вам Турцию…
— Знаете, пока не похоже, что у меня появится возможность путешествовать, — вздохнул господин Барон.
— Почему же? Если самолетом, весь путь займет не больше суток!
Мадам Барон в свой черед попыталась заставить его замолчать, уставилась в упор, сердито размешивая соус. Но он, казалось, не понимал.
— Турки самый гостеприимный народ в мире. С той минуты, как вы переступите порог дома, вы становитесь в нем хозяином, каждый старается предупреждать все ваши желания…
— Даже если вас никто не приглашал? — простодушно осведомился господин Барон.
Он сказал это без малейшей задней мысли. И был удивлен, когда Антуанетта внезапно прямо-таки поперхнулась от хохота. Ей пришлось встать, отвернуться от стола и сплюнуть в салфетку. Но и снова усевшись на свое место, она продолжала смеяться, на глазах выступили слезы, губы смешливо морщились.
— Я могу привести вам ряд примеров, — продолжал Эли, нисколько не смущенный. — Скажем, перед войной у моего отца гостил один большой русский барин. Он после революции бежал в Константинополь, как до сей поры некоторые называют нашу столицу. И что же? Он прожил у нас пять лет…
Антуанетта не могла больше сдерживаться: было не понять даже, смеется она или плачет. Ее родитель напустил на себя строгий вид и прикрикнул:
— Да что такое? Веди себя прилично! Когда господин Эли говорит… Я вас слушаю, господин Эли.
— Это такие вещи, каких не понимают на Западе. Моя мать и сестра потеряли почти все свое состояние, но если бы кто-то пришел к ним от меня, сказал бы, что он мой друг…
— Антуанетта! — снова возвысил голос господин Барон. — Не будь сегодня мой день рождения, я бы выставил тебя из-за стола и отправил спать.
— Вопрос, допущу ли я это! — резко отозвалась его жена.
Ее выпад был таким неожиданным, что супруг покраснел и, не понимая, что происходит, от растерянности снова принялся за еду.
Господин Домб, как обычно, удалился первым.
— Да уж, поляки совсем не то, что турки, — изрек господин Барон. — Вечно кажется, будто они делают вам одолжение, снисходя к вашей компании. Еще мне не по душе, как они пренебрежительно третируют евреев, в том числе своих же соотечественников. В конце концов, ведь господин Моисей такой же поляк, как он!
Он посмотрел на Моисея, но тот зубов не разжал.
— Где твоя мать? — вдруг забеспокоился господин Барон.
Антуанетта отправилась на поиски. Мадам Барон плакала на лестничной клетке.
— Оставь меня! Скажи им, что я сию минуту вернусь…
