Хотя, нет, неинтересно. Какая, в принципе, разница… Но какая же красивая эта эгейская кошка… Афина, да. Афинушка. А-ФИ-НА — лёгкий выдох, полустон, ветерок и мягкое касание шершавым языком зубов. Сладкое имя, божественное имя! Кстати, что там, интересно, у неё стряслось, что за форс-мажор? Она говорила о дудочке. Пропала? Неужто та самая дудочка, под которую она так танцевала? Так грациозно и одновременно величественно изгибалась, будто изображала в танце зарождение Вселенной. Ах, как сладко было бы принести ей эту дудочку! Подойти и положить к её ногам то, что ей так дорого. Чувствовать шкурой, чувствовать кончиками усов, как она рада. О, как сладко! Правда, у неё вон сколько помощников и поклонников, аж в драку лезут, так хотят выделиться. Не хватало ему ещё в эту позорную очередь становиться. Давно уже известно, к чему это может привести. Попросят — поможет. Хотя было бы здорово самому себя проявить, и всё-таки, и вдруг, о чудо! Принести ей… о нет, это всё глупые наивные мечты, лучше и не пытаться. Известно, чем всё это кончится. Вот это-то заранее известно и уж точно не стоит усилий.
Глава девятнадцатая,
в которой не кот оказывается в ведре, а ведро на коте
— Алле-ап! Прыгай, твою шерстяную душу, прямёхонько в ведро! Что же, гатос му, за наказание такое! Я его уже два часа держу, еле дышу! Рыжик-сан! С котопультой у нас ничего не вышло, высоты ты испугался. Но тут-то, тут-то! Два аршина всего! Ты что, хочешь на празднике Посейдона опозориться? Але-ап!
«Двуногий» потел, кряхтел и еле удерживал на голове ведро с водой.
«Да чтоб твое хвалёное крепленое в воду превратилось!» — ругнулся про себя Рыжик.
— Ай да Галкин, не Галкин, а просто Растудалкин какой-то! — пробормотал краснеющий от усилий и радости старик. — Какой же яркий номер я придумал! Рыжик, ну ты же любишь, когда все рукоплещут, плещись же и ты! Не номер, а вишенка на торте!
«Мышинка на корте», — передразнил его про себя Рыжик. Вот что его ждёт — он должен в это самое ведро с водищей бултыхнуться, да как можно унизительней, чтобы толпа восторженно взвизгнула, а к нему бы прилипло какое-нибудь неприличное прозвище, самой «мокрой киски» на шлюпке, например. Впрочем, кот и сам уже давно привык к своей роли клоуна в любом приличном и неприличном обществе. Придётся всё же жить по морским законам, съесть фунт лиха с морским чертом и с Галкиным.
Нельзя сказать, что номер с ведром был первым, который они сегодня репетировали. До этого была ещё и «гениальная» реприза со скотчем. Когда Галкин притащил рулон проклятой липучки, кот даже и не предполагал, что за фокусы он задумал.
Не успел Галкин приклеить скотч рыжему на правый бок, как что-то неведомое вдруг стало уносить кота влево, что-то словно неудержимо толкало его, и Рыжик думал, что больше не сможет по своей воле повернуть направо. Не тут-то было! Едва ему удалось избавиться от проклятой ерунды, как «двуногий», хохоча, приклеил следующую полосу липучки ему на левый бок. Рыжик тут же стал крениться вправо. Да что это такое!!! Он с яростью оторвал от себя скотч вместе с клоками шерсти. Тогда Галкин приклеил небольшой кусочек ему на лоб.
Пятясь назад, Рыжик думал — за что мать-кошка родила его в этот безумный, безумный, безумный мир? И тут новая напасть — скотч на спине! Теперь он пятился назад почти ползком, ощущая всю тяжесть прожитых лет на своей спине. А когда Галкин вновь поймал кота, Рыжик вспомнил и как ходить на цыпочках, поскольку проклятая всем мыслимым и немыслимым лента на этот раз была приклеена на его живот. Номер забраковали, никто даже не смеялся, и Галкина уволили из цирка. Странно, почему.
А последнее изобретение — «котопульта»? Оно было изготовлено неуёмным изобретателем из ведра с крышкой, вантуза и резинового жгута. Пару раз Рыжик действительно взлетал вверх на несколько метров, а потом придумал: если в момент выстрела держаться за крышку, то просто шлёпнешься на спину. Очень уж он высоты боялся. Так что и этот номер, хоть и любимый Галкиным, пришлось исключить из программы.
— Сейчас мы с тобой такое изобразим, ох, изобразим! Смехота! Хохотач! — кричал одухотворённый Галкин. — Дамы и господа, встречайте шедевр буффонады! Старик во фраке, ведро на старике, в ведре вода, запрыгивай туда! Прыг — и мокрый старик! Мокрый кот! Смейтесь все! Старые и глупые, мокрые и нелепые! Кидайте свои бутылки, почтенная публика, в бестолковых артистов! Свистите и улюлюкайте! Швыряйте гнилыми помидорами и тухлыми яйцами! Разве это не признание? Что может быть в жизни артиста триумфальнее? Взлетим с тобой, Рыжик, в самую высь, воспарим над плебсом, устремимся к самому Олимпу! Что может быть смешнее и гаже мокрого кота и мокрого старика во фраке? Разве что… Ты же кот, ты же молоко любишь, гатос му, вместо воды нальём в ведро молока. Фрак в молоке, это же просто вершина!
Старик весь дрожал от возбуждения. Просто гениально! Невиданно! Неслыханно! Шедеврально! Изумительно! Он побежал в гальюн, набрал в ведро воды. Рыжик вздохнул — не номер, а мышиный помёт. Всё же дудочка этой мокрохвостки в руках Галкина сотворила бы чудо из чудес. Добавила бы в перфомансы щемящей пронзительности и убрала бы оттенок низкопробной потехи. Определённо, у кого дудочка — у того и победа в конкурсе. Жаль, что всё так вышло…
«Двуногий» притащил наконец ведро, полное воды.
— Эге-гей, Рыжик, давай! — Он долил в ведро какой-то белой жидкости, отчего содержимое его окрасилось в молочный цвет. — Сейчас, сейчас, звезда всех палуб! Сейчас мы с тобой, mon ami!
И вдруг с палубы послышался адский мяв, прямо рядом с дверью!
Галкин пришёл в страшную ярость, весь его настрой куда-то мгновенно улетучился. Где теперь летящий артист? Толпа снова всё испортила! Ей, толпе, не понять, ей лишь бы портить! Чернь, орущая у артиста под дверью, пока он срывает кожу со своей души, мучительно рождая новый номер!
Не успел Рыжик опомниться, как его «двуногий» подскочил к двери, открыл её и облил орущих, готовых сцепиться друг с другом котов из подготовленного к полноценному прогону номера ведра.
От ушей и до хвоста — нет сухого у кота! Ни у одного! Задиры теперь жалкие и мокрые. Куда улетучилась их ярость? Галкин хохотал буквально взахлёб, как-то, пожалуй, немного даже инфернально!
— Финита ля комедия, господа коты!
Глава двадцатая,
в которой к котективу приходит помощь
Лучиана, услышав шум потасовки неподалеку, в несколько прыжков выскочила на палубу. В чём дело? Кого бьют? Кто кого? Кошачья драка на корабле с таким небольшим количеством котов просто обязана быть интересной.
Первое, что увидела кошка, — это прыжок Маршала на немца. Француз приземлился на загривок огромного котяры и с победным воплем укусил его за холку. Тот вывернулся и попытался придавить Маршала огромной лапой.
«Почему они сцепились? — недоумевала Лучиана. — Нашли время меряться силой! На этом корабле и так бардак, крысы чуть ли не по головам ходят, какие-то гражданские и прочие подозрительные чужаки ошиваются, а этим приспичило! К тому же осталось всего десять минут до атаки — Маршал же сам назначил».
