Глава пятая,
в которой бога Мома снова изгоняют с Олимпа
Ах, если бы его спросили, сколько сарделек пройдёт в колбасное кольцо, если бы хоть кому-то стало интересно, о чём шепчет травинка в его зубах, или каков на вкус мёд поэзии, он бы рассказал… Но никому не нужны его рыжие мысли. И пусть. Ведь у каждого своя тропа к мышиной норке и каждого ждёт по ту сторону своя хвостатая истина — маленький серый комочек, поющий на разные голоса песню мира, или красноглазый монстр с острыми зубами.
Если бы теплоход отплывал с другой пристани, ему, солнечному Рыжику, было бы так же тепло и светло. И так же немного одиноко. Рыжик все так же смотрел бы на бурлящую воду за кормой, на белых горластых чаек, на удаляющийся берег… На «двуногого», смешно переставляющего длинные тонкие ноги в полосатых брюках. Брюки чуть-чуть широковаты, и полоски живут своей жизнью. Ноги стучат вправо, а брюки — ещё слева колышутся. Эта задержка едва заметна, но взгляд цепляется, и оторваться почти невозможно. Дьявольские полоски, способные заворожить не хуже лазерной указки.
И фамилия у «двуногого» смешная — Галкин. Птица городского полёта, мелкая юркая птаха. И одевается он смешно, даже по-«двуножьим» меркам, — смокинг, «бабочка» и черные брюки, с едва заметными, живущими своей жизнью полосками. Теплоход качается на волнах, но это не мешает Галкину отбивать чечётку. Довольно нелепо. «Двуногие» смотрят с неодобрением на его трость, отбивающую ритм, на его довольное лицо, на всю его неуместную фигуру.
— Чок-чок, шшшух! — бормочет Галкин себе под нос. — И вот так! И ещё вот этак! — Он запрокидывает голову, продолжая стучать каблуками. — А панойя му! — Это греческое восклицание, которому он совсем недавно научился, означает «Боже мой!». — Снова Рыжик му, ты мой маленький пушистый бог Мом, бог хохота и смеха, выходишь на подмостки Олимпа!
Рыжик знает, что будет сейчас. Если бы это был кто-то другой, он бы уже скрылся… сквозь колбасную петлю. Но это Галкин. «Двуногий», с которым… Не важно, не важно! Крыса-судьба снова поворачивается своим невнятным серым боком, а Галкин стучит всё ближе.
— Ну же, Рыжик! — протягивает он руку. — Составь мне компанию в этот чудный денёк! Скоро же праздник Посейдона!
Рыжий вразвалочку подходит к «двуногому», несколько секунд приноравливается, покачивая толстым задом, прыгает на него… Вот эта секунда! На миг выпустить когти и тут же разжать их, чтобы судьба сама распорядилась по своему усмотрению!
Кот, вопреки всем теориям, грузно шлёпается на спину у ног Галкина. Рыжий увалень, неловкий паяц! Все хохочут: хохочет небо, палуба, в хохочущем хороводе кружатся лица «двуногих». Пускай! Пусть смеются!
Галкин опускается перед Рыжим на колени. Вот он, этот момент, ради которого всё это!
— Ну что ты, рыжий мой волшебник! Вот это игра! Игра котобога! Ты превзошёл самого себя! Ушибся? Наверное, больно?
Больно? Рыжик улыбается. Хоровод смеющегося мира веселит его. Так всегда в жизни. Больно будет потом, а сейчас смешно. И потому, что потом обязательно будет больно, сейчас нужно впитать каждую секунду радости.
Лицо Галкина приближается, заслоняя вертящееся смешное небо. Он целует Рыжика старческими губами, подхватывает под живот и несет в каюту. Его руки подрагивают, а от сухой кожи пахнет старостью. Рыжик не против, Рыжик доволен.
— Я дам тебе валерьяночки. Потерпи, мой котобог!
Палуба резко уходит вниз, «двуногие» уже не смотрят на них.
«Что наша жизнь? Полевая мышь, на миг мелькнувшая и пропавшая в ворохе сухой листвы. Валерьяночка? — Рыжик блаженно закатывает глаза и продолжает размышлять. — Это зелье поможет, утешит. Но от чего? Рыжик, Рыжик, сумасшедший кот сумасшедшего «двуногого»! Раз за разом задаешься этим вопросом и понимаешь, что жизнь и есть зелье».
Рыжик свешивается через руку Галкина и корчит рожи окружающим. Мимо проплывает палуба, тощий «двуногий», ещё более тощий, чем Галкин, смотрит на них, как на придурков.
«А я и есть придурок! — лениво размышляет Рыжик и раздувает щёки, дразня жирного кота, сидящего возле тощего «двуногого». Воздушный поцелуй летит в сторону прекрасной эгейской кошки. Она презрительно морщится и отворачивается. — Ну и пусть. Лучше быть придурком у света, чем мудрецом у тьмы. Мадам, вы прекрасны, и, к вашему несчастью, нам по пути! Плавание обещает быть забавным. Рыжик, жирный и красотка! Весёлая компания! Стоп! А это что?»
Рыжик поднимает голову и замечает ещё четырёх котов. Это ещё кто? Коты наблюдают с разных точек палубы, и шерсть сама по себе приподнимается.
Но Галкин уносит его в каюту, бормочет про насмешливого бога смеха Мома, которого за его саркастические шоу даже изгнали с Олимпа, наливает валерьяночку и всё танцует, танцует…
Глава шестая,
в которой выясняется один странный факт
Ричи основательно уселся и задумчиво почесал за ухом. Он был всю жизнь честен с самим собой. Да, родословную вёл не от эрмитажных котов. И в семье не было расфуфыренных театральных любимчиков. Но всё же к искусству он тянулся. Конечно, от виктюков-шмиктюков зевал во всю ивановскую. Любил что попроще — произведения типа «Кот на воеводстве» или «Троица из Простоквашино». От сцены, виденной в детском театре — «ловись, рыбка, мала и велика», Ричи буквально катался по полу. Лиса вела себя, разумеется, стервозно. Но какая же бездна обаяния, влюбиться можно с первого взгляда! Короче говоря, он был любителем народных сказок и нисколько не страдал от заносчивости. Однако идиотская клоунада старого «двуногого» его порядком шокировала.
«Вот ведь подлец какой, — подумал Ричи, выкусывая между пальцами. — ещё и кота втянул в это позорище!» Впрочем, возмущение немного побурлило и улеглось. Котектив всегда отличался справедливостью. Рыжего мохнатого жирдяя никто не принуждал. Он добровольно валял дурака.
«Эти балбесы себя воображают великими артистами. А люди на самом-то деле хохотали от радости. Вот, нашёлся кто-то глупее, чем они сами! — пришёл к окончательному выводу Ричи. — Жажда славы ослепляет… Где-то я это слышал? Так подходит к случаю!»
Кот ещё немного поломал голову, пытаясь вспомнить. В памяти всплыл давний вечер, когда его «двуногий» и «двуногая» Маси обжимались на диване и смотрели заумный спектакль. Ричи тогда фыркнул и ушёл спать, но фразу запомнил. «Там тоже кривлялись в смешной одежде, но смысла было побольше», — подвёл он итог под выступлением самозваных артистов.
За спиной раздался звук знакомых шагов. Ричи обернулся — да, это шёл его «двуногий». «Ого! — удивился кот. — А мы снова форсим и пижоним!»
Писатель нарядился в одежду из прошлой жизни, о которой Ричи уже почти позабыл. Две недостаточно мохнатых — как и у всех «двуногих» — конечности торчали из белых шорт. Ступни прятались в замшевых мокасинах. Кот любил время от времени подремать на этой обуви. Его слегка расстроило посягательство на то, что он уже считал своей безраздельной собственностью. Но мимолётное недовольство испарилось, когда Ричи перевёл взгляд выше. «Двуногий» нацепил белую льняную рубаху — подарок той самки, что жила тогда в его жилище. Это было уже тревожным признаком! Так, на запястье небрежно болтаются часы. Ричи помнил, что это искусная подделка китайских ширпотребщиков. Настоящие такие стоят сто тысяч евро, говаривал «двуногий», а эти — всего-то тыщонку рублей. Но их не различит даже опытный часовщик, пока не снимет заднюю крышку. «Ага, это он во все тяжкие пустился, значит!» — пришёл к выводу кот. Лёгкая небритость, в волосах благородная проседь, скучающий взгляд. Был бы «двуногий» четырёхлапым, можно было бы сказать — под породистого «косит». А так он, стало быть, изображал миллиардера, вышедшего к ребяткам попроще. Ох, неспроста он хвост распушил и спину выгнул! Кошачья интуиция никогда не подводит…
