Воцарилась гробовое молчание. И люди, и коты завороженно смотрели на подоконник, где секунду назад пританцовывала юркая кошечка.
Вскоре Франсуаза вернулась. В зубах пушистая бестия сжимала пакетик злосчастного гербицида. Спрыгнув с подоконника, она мгновенно оказалась на обеденном столе прямо перед капитаном и, разжав зубы, уронила пакетик с отравой прямо на блюдце следователя. У Лыжина отпала челюсть, и Ричи показалось, что тусклый взгляд «двуногого» тугодума наконец-то озарился искрой понимания.
В кухне все еще висело густое, как патока, молчание, а Франни уже соскочила на пол и с победным видом уселась у ног Лины, сверля довольным взглядом оторопевшего капитана.
— Видал? — тихо спросил котектива Прапор, многозначительно глянув ему в глаза.
Ричи видел, да. Он очень внимательно смотрел на кошку Вощинской, а в голове у него быстро-быстро крутились идеи, складываясь в новую теорию. Далеко ходить было не нужно, Франсуаза прекрасно продемонстрировала, что у нее была возможность напоить ветеринара отравленным чаем. Может, совсем не Лина вынашивала корыстные планы, может, совсем не в ее голове родилась эта жестокая идея?
— Все-таки все самки хуже мышей, — удовлетворенно резюмировал полосатый толстяк. — Сама нам все показала. Ха-ха! Спасла «двуногую», а себя похоронила, вертихвостка безмозглая.
Да, все сходилось. Правда, это совершенно не радовало Ричи. Было очень неприятно думать, что Франни могла осуществить такую извращенную идею.
— Кхм, — стараясь скрыть смущение, кашлянул Лыжин, поднимаясь со стула. — У следствия появились… э-э-э… новые факты. Так что… Пока оставайтесь дома, госпожа Вощинская. И не покидайте пределов города. Мы еще, ну, это… С вами свяжемся.
Капитан явно чувствовал себя не в своей миске. Он хмурился и постоянно поглядывал на Франсуазу, будто опасаясь, что кошка сейчас превратится в какое-то чудо-юдо.
— Давай, Прапор. Поехали домой… И Ричи, да. До свидания.
— Всего доброго, — тихо отозвалась Лина, тоже, судя по всему, растерянная.
Перед тем как развернуться и отправиться вслед за Лыжиным и его полосатым компаньоном, Ричи долгим взглядом посмотрел на Франни. Она сидела совершенно спокойно, грациозно облизывала испачканные пробежкой по двору лапки и лучилась безмятежностью. Но это было на первый взгляд. Если же посмотреть чуть подольше… Котективу показалось, что за всей этой показной невозмутимостью прячется страх — об этом явно свидетельствовали вздрагивающие время от времени усы Франсуазы.
Усы… Ричи замер, еще раз посмотрел на кошку Вощинской, а потом на приоткрытое окно. Легко вскочил на подоконник, обшарил цепким взглядом старомодную деревянную раму и увидел нечто такое, отчего шерсть на спине встала дыбом — от гладкой рамы чуть отошла небольшая щепочка, за которую зацепилась кошачья вибрисса.
Обескураженный кот обернулся и, все еще не веря, посмотрел на Франсуазу, на ее рыже-белую элегантную мордочку, на нервно подрагивающие усы. Она попыталась ответить ему твердым взглядом, но не выдержала и потупилась, вообще вся окаменела, словно египетская статуэтка.
Неприятные чувства почти затопили душу котектива. Верить не хотелось, но он знал, что, если вина Франсуазы подтвердится, он выполнит свой долг, не колеблясь. С тяжелым сердцем, но выполнит, потому что преступник должен ответить за причиненное зло. Аккуратно вытащив вибриссу, Ричи зажал ее в зубах и, больше не оглядываясь, заспешил к машине Лыжина.
Глава двадцать вторая,
в которой предательство кусает себя за хвост
Теплое солнце выманило Ричи на лужайку перед домом.
Сочная зелень травы, журчанье фонтанчика, ласковые лучи, заискрившиеся на пропитанных витаминами шерстинках Ричи, — все дышало гармонией и миром…
— Самое время вспомнить приемы дзэн… — В голове Ричи неотвязно зудела совершенно тупая песенка популярной радиостанции, целый день галдевшей в доме. Сыщик, притворясь перед «двуногим», что просто играет, пытался выдернуть шнур из розетки, но куда там! Вилка мертво торчала в розетке, не давая постичь гармонию единства всего живого в мире.
И когда котектив оказался на лужайке, вдали от суеты и низменных потребностей «двуногих», которые рекламировало писклявым голосом радио, мир показался прекрасным. В тысячу раз прекраснее горки любимого корма.
Он улегся на пушистой травке, прикрыл глаза и представил себя одним целым с солнцем, воздухом и журчащим фонтанчиком… А еще легким облачком, которое где-то высоко-высоко в небе летит, летит… Зовет в дальние края, зовет…
— Ричи!
Котектив и впрямь решил, что это облако его зовет, — и не шелохнулся.
— Ричи! Сто тысяч мышей! Ты чего не двигаешься? Умер, что ли?
«С вами тут умрешь, как же!» — Ричи приоткрыл один глаз. И тут же второй — перед ним стоял Атос. Но, Котоже мой! Таким друга Ричи еще не видел ни разу!
Глаза Атоса закисли от слез. Хвост вяло подрагивал, словно в его кончик вцепились блоха или клещ…
— Ты заболел?
— Нет, мой друг! Мир погас, как пламя свечи. Стисни клыки, рычи иль молчи… — Переход на поэзию означал крайнюю степень потрясения.
— Н-да, видок у тебя… — Ричи пытался выйти в срочном порядке из состояния дзэн, то есть спуститься с облака, растаявшего как мираж, на грешную землю. — Видок как у побитой собаки… Да что случилось-то?
— Собаки… Это слишком сильно сказано. Побитой — да! Дружище, побитая собака — это просто проза жизни, тут все гораздо сложнее…
— У тебя обнаружили чумку? Или глисты? — Ричи стал тревожно озираться: куда бежать?
— Мир так подл! — не выдержав, зарыдал поэт. То рыча, то мяукая, он долго не мог остановиться.
Ричи в молодости и сам пописывал стишки — Масю как раз и покорил стихами… Поначалу… Потом стихов ей стало не хватать. Но чтобы так, как Атос сейчас, не выходило ни разу в жизни!
— Понимаешь, я любил! — печально исповедывался друг. — Быть может, и сейчас — не знаю. Все смешалось: боль, стыд, любовь — как сон. В толпе мелькнул луч солнца золотой… Нет, рыжий! Но грация, изящество и… зелень глаз! Такое чудо только раз бывает в жизни.
— Стоп! Ближе к телу! — перебил Ричи.
— Да куда уж ближе… Франсуаза… Я с гор носил цветы… — Несчастный перевел взгляд на три холма, что высились неподалеку. — Я готов был жизнь отдать за «мяу» нежное, за запах шерсти под цвет огня. Огонь пылал внутри… И знаешь, бывало время — на закате чаще, когда резвились мы в полях, лугах, в лесу. Солнце меркло перед огненными искрами…
— Так, хватит причитать, я скоро сам завою, — проворчал Ричи. — Мяукай проще! В чем суть?
— Так, может, мне уйти? Чашу страданий выпью в одиночку…
— Нет уж, тут рассказывай! Тебя сейчас выпусти, еще в историю какую-нибудь вляпаешься.
— Да! Вляпался! И не перебивай, и так тяжко все это снова переживать: путается последовательность событий…
