— Друг мой, я все понимаю, но, может, не стоит терять кошачий облик и орать благим матом, как какой-нибудь петух? Я думаю, стоит отвлечься от грустных мыслей и помочь мне.
Поэт вздрогнул, но совладал с собой и плавно приземлился рядом с Ричи. Было видно, что он так и не оправился от переживаний, но готов нести свою шлейку.
— Атос, нужно обойти всех наших старейшин и созвать их на Большой Кошачий Сход. Ну, и вообще всех созвать — Жулю, Левиафана обязательно и Франсуазу, конечно. Пора закончить дело и сбросить с плеч этот груз.
— Хорошо, — на удивление коротко ответил Атос и скрылся в сумерках.
Дело сделано. Но все равно на душе отчего-то будто собаки скребутся. Мелкие такие, противные тойтерьеры. И совершенно не хочется домой. По пути котектив несколько раз останавливался, чтобы вылизать то одну, то другую лапу, но и это не помогало — беспокойство никуда не девалось.
Наконец Ричи важно вошел во двор, но не успел дойти и до середины, как услышал странный звук, похожий то ли на писк летучей мыши, то ли на плач котенка. Никогда в жизни не слышал он ничего подобного, и шерсть на загривке встала дыбом. В писке слышались боль, ужас… И он явно принадлежал…
Котектив стрелой метнулся через весь двор. Там, в темном углу под крыльцом, сжавшись в комочек, плакала Мася. На ее шерсть налипла паутина и опилки, но это совершенно не беспокоило красавицу. Сердце Ричи сжалось от боли.
— Мася, рыбка моя, что случилось? — зашептал он, нежно обнимая любимую. — Не плачь, что бы ни случилось, все можно исправить! Все в наших лапах, стоит только захотеть. В конце концов, коты мы или нет? Ну, ну, что случилось, котенок мой солнечный?
Мася подняла на него огромные заплаканные глаза.
— Твой «двуногий» уходит, — четко произнесла она и снова разразилась рыданиями. — Что же делать? Что делать? Он уходит, а моя этого не переживет! Как же быть, как быть? Я пыталась его остановить! Прыгала к нему на руки, мышь принесла! Даже под ноги ему бросилась, но… но… уже поздно! Поздно!
Мася обмякла на груде мусора и лишь тихо попискивала. Ричи понял, что сейчас он сделать ничего не может, он нужен в доме! Кот буквально взлетел на подоконник и остолбенел.
В некогда чистой и уютной комнате царил полнейший хаос. Вещи, бумаги, даже стулья и журнальный столик — все было не на месте. Казалось, комната обрела разум, причем явно враждебный. Перевернутая кушетка, на которой так приятно было лежать, ощерилась острыми ножками, в камине догорали какие-то бумаги, временами там что-то вспыхивало, и искры грозились спалить все вокруг, салфетки, любовно связанные Масиной «двуногой», цеплялись за лапы. Самым страшным оказался большой темный чемодан, вальяжно лежавший возле дивана. А посреди всего этого кошмара метался «двуногий». Он хватал что-то, тут же отшвыривал, хватал другое. В таком виде своего «двуногого» Ричи никогда не видел. Он выскочил на середину комнаты и вопросительно уставился на мужчину. Этот взгляд всегда отрезвлял писателя. Вот и сейчас он остановился, будто с разбега налетел на невидимую стену. Машинально перевернул стул и задвинул его на место.
— Вот, Ричи, видишь, как бывает… — защелкнув застежки на чемодане и сев на него, проговорил «двуногий». — Вот так, Ричи.
Он пошарил рукой под ногами и вытащил обернутую фольгой папку. Пожалуй, только Ричи знал, насколько эта папка была ценной для писателя. В ней была вся его жизнь — материалы для той самой «нетленки», которые собирались годами, почеркушки на салфетках, фотографии, заметки.
Писатель достал из папки блокнотный обрывок, любовно разгладил его на коленке, грустно улыбнулся, пробегая глазами по неровным строчкам… А потом смял этот листок и швырнул его в камин.
«Нет, нет, нет! Что ты делаешь?! Ведь это твоя история! Ведь твоя великая повесть должна изменить мир! Неужели ты собираешься все бросить?!» — хотел крикнуть Ричи, но так и остался сидеть, с ужасом глядя на своего «двуногого». За годы вполне неплохого совместного сосуществования кот видывал немало писательских кризисов, но даже в пьяном угаре тот никогда не покушался на содержимое папки. «Вот с этой папкой меня и похоронят когда-нибудь. Под голову положите! — шутил он иногда. — Здесь мое все. Не будет этого, не будет меня». И вот теперь такое!
«Двуногий» будто прочитал мысли кота и вытащил из папки фотографию.
— Видишь, вот он я, — с нежностью произнес он, вглядываясь в голого малыша, радостно улыбающегося с черно-белой карточки. — Кто бы знал… что таким стану… К черту!
Фотография полетела в камин, потемнела, съеживаясь, младенец сморщился, сквозь него проглянул язычок пламени, и через мгновение все было кончено, а писатель уже держал двумя пальцами следующую фотографию.
— Женька, сестра. — На щеке его блеснула слеза. — Женька, а помнишь, как я тебе говорил, что вырасту и женюсь на тебе? Да, мне тут как раз четыре. Примерно тогда я сочинил свой первый стишок. Лучше бы все на этом кончилось, все это писательство. Ты всегда была права — все это зря.
Скомканная карточка тоже отправилась в огонь. Ричи не мог поверить в происходящее. Он запрыгнул на колени «двуногому» и заглянул ему в глаза. Он редко снисходил до такого, но сейчас сердце его обливалось кровью, он понимал, что происходит что-то страшное и он ничего не может изменить. Кот ткнулся лбом в лоб человека, коснулся его щеки холодным носом. «Двуногий» как будто пришел в себя, потрепал друга по загривку и вытащил еще одну фотографию.
— Смотри, Ричи, это моя семья. Я иду в первый класс, смотри, вот я в школьной форме. Это Женя, тут она уже пионерка, в четвертом классе. Мама… Такая молодая, счастливая. Папа… он уже майор, да… Царствие ему небесное… Бабушки — Зина и Клава. Еще молодые, красивые такие. Как девчонки. Клавы уже нет, Ричи. И дедушки тоже. Вот он в штатском, смотри — прямо как кинозвезда. А в форме, с медалями, орденами, он вообще был… настоящий герой, не то что я. Не изменю я мир, мистер кот. Себя-то не могу изменить. Почти никого не осталось, и меня тоже не осталось.
Писатель бросил фотографию в камин, она какое-то время медленно плыла по воздуху, словно не хотела погибать. Человек отвернулся, закусив кулак, по лицу его бежали слезы.
— Ричи, мы так долго были вместе, но… Ты меня поймешь когда-нибудь. Мне надо уйти. Все равно куда — в подвал, на вокзал! Я не хочу быть обузой никому. Я начну все сначала, заново. Я не могу больше так! — Он обвел глазами комнату, и взгляд его снова упал на папку: — Я должен это сделать, должен от всего избавиться! Я не достоин такой памяти!
В камин полетел бумажный пакет с детскими фотографиями, путевой блокнот, весь испещренный записями.
— Я ухожу. Пойду странствовать, принесу себя в жертву вашему счастью. Я не должен быть обузой для моей любимой. Бездарной обузой! Я ухожу, чтобы… Не знаю, не могу я так… Может, стану трактористом где-нибудь… Или просто буду бродяжничать…
«Двуногий» тяжело поднялся и направился к двери, волоча свой чемодан. Ричи медленно пошел следом за ним.
