— Варенцова Зинаида Платоновна, 1916 года рождения, работала на «Красном треугольнике», проживала одна — ни детей, ни мужа, — отрапортовал участковый, сочувственно глядя на убитую. — Хорошая была женщина, спокойная. Слова худого о ней не слышал.
— Кто и когда обнаружил тело?
Майор Остапенко вышел в прихожую, освободив Тамаре Евгеньевне с Володей место происшествия.
— Соседка нашла, Кулешова. Их в квартире всего две семьи проживает. Одну комнату убитая Варенцова занимала, а две другие Кулешова с семьей: муж, он сегодня на смене, в депо работает, и двое детей. Старший Петька сейчас в третьей квартире вместе с прочими жильцами, это он бегал в автомат вам звонить. А девчонка Танюшка совсем еще мала, она на улице бегает.
— Когда обнаружили тело?
— Кулешова с работы вернулась, пошла на кухню обед для своих разогревать, стали за стол садиться — а хлеба нема. Можно было мальца в магазин отправить, но решила у соседки перехватить, а уж после откупить. Она в комнату постучала — дверь сразу приоткрылась, а посреди комнаты тело, значит. Вера-то Петровна человек бывалый — рот на замок, чтобы детей не напугать, Танюшку на улицу, Петьку милицию вызывать, Ираиду из третьей за мной послала, а сама возле двери села караулить.
— Почему это она человек бывалый? — уточнил, словно между прочим, Остапенко.
— Так она ж из наших, заставских, в войну окопы рыла, зажигалки на крыше тушила, дрова заготавливала. Да мы тут, почитай, всю блокаду бок о бок, сколько народу схоронили, а гляди ж ты, выжили. — Голос участкового предательски дрогнул. — Я за нее, как за самого себя.
— Ясно. Дальше, — кивнул майор.
— А что дальше? Собрал всех в третьей квартире у Ираиды и стали вас ждать. Петька еще на всякий случай неотложку вызвал. Вы сами видели, они сейчас в машине сидят. Хоть врачи, а тоже побелели, когда увидали. Страсть такая! — смущенно пробасил Тарас Романович и добавил: — Я их допустил к телу, думал, а вдруг еще… Живая, в общем.
— Так, Мостовой, ступай на улицу. Опроси зевак во дворе — что видели с четырех до семи. Может, люди какие посторонние ошивались. Дома маленькие, застройка плотная, чужого могли заметить. Коромыслова с собой прихвати — пусть продышится, а я в третью квартиру свидетелей опрашивать. — Майор вышел на лестницу. — Идемте, Корнелюк.
— А что рассказывать? — Кулешова, усталая женщина лет под сорок, с густой сединой в волосах, повязанных косынкой, сложила на коленях руки. — Пришла с работы — у Зинаиды было тихо. Так она частенько со смены придет и спать. Не поест, ничего. Сперва отлежится, а уже потом на кухню выходит. Да мне и лучше, не толкаемся. Я-то как приду — сразу к плите. На стол накрыла, стали садиться — хлеба одна корка. Петька, пока по двору носился, весь хлеб с голодухи и стрескал. Пришлось к Зинаиде на поклон идти. Жалко было Петьку до обеда в магазин посылать, он уже и так возле стола крутился. Постучала — а дверь сразу и приоткрылась. Я заглянула, думаю: спит, не спит? А она на полу вся в крови лежит. Я рот себе ладошкой зажала, чтобы, значит, не заголосить. Уж, казалось бы, чего только в войну не перевидали, и после бомбежки, и под завалами… Да что говорить. Но чтобы вот так, среди бела дня…
Словом, я Петьку в автомат в милицию звонить, а сама кастрюлю прихватила — и к Ираиде. Она одна живет, а детям, убийство не убийство, есть надо. Танюшку за стол посадила, Ираиду наверх квартиру караулить. Внутрь не пустила. Сказала, убили, мол, и все. А сама к участковому. Потом мальца накормила, а уж тут и вы приехали.
— Значит, кроме вас, никто в комнату к Варенцовой не заходил?
— При мне нет.
— Хорошо, можете пока быть свободны. Да, вот еще: когда домой возвращались, посторонних в подъезде не видели?
— Не видела. Да я по сторонам не глядела, у меня сетка была тяжелая, да молоко, да масло подсолнечное. Не до того было. Детей покричала во дворе, чтобы домой обедать шли, и больше никого не видела.
— А ребята ваши, значит, во дворе гуляли? Не боитесь одних отпускать?
— А куда деваться? Мы с отцом на работе целыми днями, бабушек у нас нет. В школе каникулы. Да и чего бояться? У нас здесь тихо, — вздохнула Вера Петровна.
— А сколько Пете?
— Да десятый год пошел. Он, если надо, и в магазин сбегает, и за сестрой приглядит. Хороший мальчик, ответственный. И учится хорошо.
— А можно мне с ним поговорить? Вы не волнуйтесь, я только несколько вопросов задам.
— Пожалуйста. Петя, Петь? — Она выглянула из кухни, где они беседовали, в коридор. — Поди сюда, здесь с тобой поговорить хотят. Простите, я ваше имя-отчество не расслышала.
— Всеволод Георгиевич.
— Вот, Петя, Всеволод Георгиевич с тобой поговорить хочет.
На кухне нарисовался худой загорелый пацан в тоненькой майке и черных спортивных трусах.
— Присаживайся, Петр. Как каникулы проходят? Чем с ребятами занимаетесь?
— Да ничем. Иногда с пацанами на Екатерингофку рыбачить ходим, а то просто в футбол гоняем. А на прошлой неделе играли с ребятами с Севастопольской. Пять — четыре их сделали!
— Молодцы! А сегодня чем занимались?
— А сегодня у Тольки Малышева отец вчера велик подарил, так мы целый день катались по очереди.
Петька совершенно не испугался грозного усатого следователя, чем собирался обязательно похвастать перед ребятами.
— Во дворе катались?
— Ага.
— И много ребят было?
— Толик, Валька, я, Сережка из одиннадцатого, и Жека еще приходил.
— Сможешь всех сейчас собрать?
— Да нечего делать! Кто же сейчас домой пойдет?
— Тогда пошли побеседуем с твоей командой.
Майор положил руку Петьке на плечо, и тот сразу распрямился и посерьезнел.
— Ребята, айда сюда, дело есть!
Оробевшие мальчишки подтянулись поближе, не очень еще понимая, зачем их зовут — ругать или хвалить.
— Здравствуйте, ребята.
Майор поздоровался за руку с каждым.
— Здрасьте, — раздался в ответ нестройный хор голосов.
— Я знаю, что вы сегодня катались на велосипеде.
— Ага.
— Катались.
— На Толькином.
— Во машина!
— А что?
— Вот я и хотел спросить… А часов у вас, конечно, нет? — с сомнением осмотрел он компанию.
— Не.
— Нету.
— Нет.
— Тогда вопрос такой. Не видели ли вы ближе к вечеру во дворе посторонних?
Мальчишки задумались. Морщили лбы, хмурили брови, переглядывались, почесывали макушки, оглядывались на знакомые пыльные кусты, на арку ворот, на столы и лавочки у подъездов, на высокие серебристые тополя.
