Глава 20
1861 год
Иностранцы обосновывались в столице. Император Сяньфэн оставался в Охотничьем домике — отсюда он теперь управлял империей. Сюда стекались донесения, нарочные, загоняя коней, спешили за пределы Великой Китайской стены. Приближалась зима. В суровом северном крае она наступала быстро, а дворец не был приспособлен для столь длительного проживания, к тому же зимой.
Двор роптал. Министры уговаривали императора вернуться в столицу. Вельможи нашептывали, что в стране могут снова начаться бунты, если Сын неба не будет восседать на престоле в Запретном городе. Но Сяньфэн был неумолим. Самая мысль о том, что он может вернуться в город, кишащий белыми дьяволами, была нестерпима.
— Нам нет места под одним небом! — с несвойственной ему твердостью восклицал он, хотя и понимал, что, оставаясь в Охотничьем домике, рискует здоровьем.
— Если бы ты знала, Цыси, — шептал он наедине своей верной наложнице, — как страшит меня возвращение в столицу. Мне кажется, я не смогу находиться в Пекине, зная, что совсем рядом лежит в руинах наш Старый летний дворец.
И по лицу несчастного больного самодержца струились слезы.
Холодные сквозняки гуляли по нетопленому дворцу, окна на рассвете покрывались инеем. Киноварь и позолота потускнели и облезли, всюду были сырость и холод. Цыси, императрицу и наследника перевели в дальние покои — кто-то выдумал, что там более уютно. Но Цыси знала: это сделано намеренно, чтобы оградить от нее императора. В этом дворце она повсюду чувствовала угрозу. Медальон потемнел, предупреждая о подступившей опасности.
Князь Гун оставался в Пекине. Изредка он слал Цыси отчеты о ходе дел, но часто писать не мог: письма могли перехватить. Император болел, тревога о будущем династии нарастала.
Его величество тосковал, и для его развлечения из Пекина были вызваны артисты. Теперь почти каждый день во дворце бывали спектакли, император с утра до вечера наслаждался оперой. В Охотничьем домике разместили еще двести человек: певцов, музыкантов, танцоров. Теперь в жилых помещениях не было ни единого места.
У императора не хватало времени для государственных дел — так полно он отдавался своей страсти. Выбирал репертуар, утверждал артистов, сочинял музыку, репетировал. Спектакли проходили то в его личных покоях, то в покоях Цыси, а иногда на острове посреди озера — в театре под открытым небом с романтическим названием «Прикосновение облака». После одного из таких представлений он не удержал равновесия, переходя в лодку, и оказался в воде. Многие обвинили в несчастье Цыси. Император сильно простудился, стал кашлять кровью. Стало очевидно, что дни его сочтены.
Тучи сгущались. Сяньфэн уже не покидал своих покоев, а Цыси и Цыань почти не допускали к нему. В прошлом месяце, когда праздновали день рождения повелителя, ее, драгоценную наложницу, даже не пригласили на торжество. Неслыханная дерзость! Цзай Юань и Су Шунь захватили власть во дворце. Если бы двор оставался в Запретном городе, у них бы ничего не вышло, но здесь, в этом диком месте, где попран этикет, они полностью подчинили себе обстоятельства.
Цыси, князь Чунь и Цыань всерьез беспокоились о своем будущем и будущем наследника. Им противостояла сильная партия, и перевес сил был явно на ее стороне.
— Император должен признать наследником своего единственного сына, — как мантру твердила Цыань, прижимая к себе четырехлетнего Цзайчуня. — Этого ждет от него вся Поднебесная.
— О, как ты не можешь понять! Он еще мал и не может править сам, — горячилась Цыси. — При нем назначат регента, и до совершеннолетия Цзайчуня он станет истинным правителем. Мой сын может вовсе не дожить до самостоятельного правления. Так же, как и мы.
Цыси не могла забыть тайный указ императора, принуждавший ее к самоубийству. Стоит Сяньфэну отойти в вечность, и Су Шунь со сворой окажется у нее на пороге.
Цыси день и ночь металась по своим покоям, пока светлая мысль, яркая, как вспышка, не озарила ее сознание.
— Разыщите Ли Ляньина, — велела она прислуге. — Немедленно.
И, усевшись в кресло и сжав по привычке медальон, застыла в ожидании. Медальон был успокаивающе теплым, и Цыси поняла, что нашла выход. Опасность никуда не исчезла, но теперь появился шанс на спасение.
— Госпожа, — голос евнуха вывел ее из задумчивости, — вы звали меня?
— О да. — Цыси сделала ему знак приблизиться. — Тяжелые времена настали, мой верный друг. — Она положила руку ему на голову, и евнух блаженно прикрыл глаза. — Скажи мне, что творится в покоях его величества?
— Все плохо, госпожа. Император редко приходит в сознание, его мучают боли, и лекарь все время дает ему опиум, а иногда и что похуже. Меня почти не допускают к нему: они знают о моей преданности вам, госпожа.
— Не оставляй его, Ли. Ты наша надежда, наши глаза и уши. На чьей стороне евнухи двора?
— На вашей и императрицы, госпожа. Су Шуня все считают высокомерным выскочкой и презирают его. Весь Китай винит его в захвате Пекина и разорении Старого дворца.
— Говоришь, Су Шуня и его сторонников винят в захвате Пекина? — улыбка тронула губы Цыси.
— Да, госпожа. Все знают, что это он приказал схватить и замучить Паркеса и его свиту, а потом уговорил императора бежать из столицы вместо того, чтобы сражаться.
— Прекрасно. Я не пожалею золота, лишь бы наши славные подданные продолжали так думать и дальше. Скажи, у тебя остались в столице свои люди?
— Да, госпожа. Они в Запретном городе с князем Гуном.
— Вели им подогревать ненависть к Су Шуню, Цзай Юаню и князю И. Пусть ходят по кабакам, рынкам, лавкам. Народ не должен забывать, кто во всем виноват. Пришла пора действовать. И еще: император должен огласить имя наследника. — Цыси пристально посмотрела в глаза Ли Ляньину.
— Вчера вечером, когда я делал массаж императору, мне удалось подслушать, как князь И и Су Шунь убеждали его величество назначить при малолетнем наследнике регентский совет и включить в него первых сановников государства.
— Иначе говоря, самого Су Шуня, Цзай Юаня, князя И и рябого подлеца Цянь Чуна? Хорошенькая компания, ничего не скажешь. Боюсь, мне не пережить их назначения.
— Не бойтесь, госпожа! Вот. — Ли Ляньин вынул из-за пазухи футляр и с благоговением извлек из него свиток золотистого шелка. — Я выкрал указ императора — тот, где он приговаривает вас к самоубийству.
Цыси поднялась, принимая из его рук бесценный свиток.
— Тебе нет цены, Ли! — Она поцеловала в лоб своего верного раба.
Этот поцелуй для Ляньина был дороже любых сокровищ, и Цыси прекрасно знала об этом. Иногда она искренне сожалела о его неполноценности. Евнух был хорош собой и безгранично ей предан, а она… она ужасно скучала. Цыси была молода, ей едва исполнилось двадцать пять, а рядом с ней нет никого, кроме вечно хворающего мужа. Ей хотелось настоящей любви, хотелось почувствовать в своих объятиях горячее, здоровое тело мужчины. Цыси вздохнула. Она была очень богата и очень несчастна.
