Тем не менее приходится признать, хотя удовольствия это и не доставляет: многие неотъемлемые черты российской жизни очевидно свойственны подчиненным группам. Пренебрежительное отношение к собственной среде обитания (которая все равно не твоя и ты над ней не хозяин), невысокая цена человеческой жизни (которую в любой момент могут отнять), низкая степень самоорганизации (не позволенной господами), долготерпение (условие выживания), склонность полагаться на авось (потому что от тебя ничего не зависит). Вообще, можно и продолжить, но – не хочется…
По сведениям Милюкова, население в разных местах России часто вместо этнонима «русские» пользовалось словами «тутошние», «тутейные» – словами, которые, на его взгляд, уходят корнями в глубину веков, когда с одной стороны были племена-завоеватели с оформленным национальным самосознанием, а с другой – местные «туземные» жители, оказывавшиеся у этих племен в подчиненном положении и долгое время не имевшие возможности строить жизнь по собственным законам.
Такой взгляд на российское далекое прошлое оказался любопытным образом преломлен в сильно недооцененной, на наш взгляд, книге Дмитрия Быкова «ЖД» – пожалуй, одной из самых интересных и самобытных попыток осмыслить структуру российского общества. Быков нарисовал трехчленное общество: лицемерные государственники-варяги, видящие в людях пушечное мясо, строительное сырье и неумолимо попирающие человеческую жизнь (чужую) во имя сверхидей, лицемерные торговцы-хазары с полем зрения, намертво ограниченным понятиями выгоды и прибыли, однако же успешно прикрывающие свою структуру ценностей «всеобщими правами человека», и, наконец, сердцевина жизни – местные-тутошние, выживающие между этих двух недобрых сил благодаря чудодейственной связи с землей и природой. Пожалуй, эвристическая сила этой картины будет поболе, чем у томов академических исследований. Писатель видит будущее в том, что «соль земли» в конце концов должна превратиться в полноценный народ (по-видимому – со своей собственной выстраданной государственной структурой и своими принципами жизни).
Возвращаясь к Милюкову, на его рассуждения можно резонно возразить, что российский характер сложился отнюдь не в Древней Руси, а в Московском царстве. Между Древней Русью и Московской Россией – провал в сотню лет, да и субстрат, из которого складывался «средний житель» Древней Руси и Московского царства, весьма различен. Возможно, конечно, в Московском царстве произошло вторичное «принижение» населения подчиненным положением по отношению к монголам. В конце концов, даже Лев Гумилев, настаивающий на том, что Москва и Сарай были в отношениях симбиоза, подчеркивает, что монголы поддерживали русских против врагов с Запада, чтобы самим «стричь и доить»: «Два века татары приходили на Русь как агенты чужой и далекой власти. Они защищали Русь от Литвы, как пастухи охраняют стада от волков, чтобы можно было их доить и стричь» («Древняя Русь и Великая Степь», т. 2. Гумилев Л. Н.). Интересно, однако, что разрозненные части Древней Руси под руководством своих вождей даже под угрозой монгольского господства не захотели идти под крыло католического мира и даже объединиться с Великим Княжеством Литовским – этнически преимущественно русским и в значительной степени православным. Гумилев полагает, что успех Москвы как собирательницы обновленной Руси объяснялся новым типом социальных отношений – отношений народа с властью, которые предлагала Москва.
«Но Москва перехватила инициативу объединения, потому что именно там скопились страстные, энергичные, неукротимые люди. От них пошли дети и внуки, которые не знали иного отечества, кроме Москвы, потому что их матери и бабушки были русскими. И они стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к получению обязанностей, за несение которых полагалось «государево жалованье». Тем самым, они, используя нужду государства в своих услугах, могли защищать свой идеал и не беспокоиться о своих правах: ведь если бы великий князь не заплатил вовремя жалованья, то служилые люди ушли бы добывать корма, а государь остался бы без помощников и сам бы пострадал» (там же).
Гумилев, таким образом, полагает, что российский характер сложился в Москве и сразу формировался с приоритетной ориентацией на службу власти, а не самостоятельную жизнь.
Этому типу социальных связей противостояли торговые города – Великий Новгород, Нижний Новгород, где купечество хотело само ставить такую власть, которая будет править на пользу торговой общине. Однако торговые города проиграли Москве, поставившей во главу угла единоличный интерес верховного правителя, набирающего себе на службу таких людей, какие ему угодны, и обеспечивающего их прокорм теми методами, которые посчитает нужным.
Вокруг этой схемы сложилась государственная модель России.
И именно тут лежит существенная проблема современной России – чтобы построить «хорошее» государство на капиталистических началах, нужны самостоятельные, свободные люди, каковых наше общество производить не приспособлено. И – очень важный момент – у этих людей должны быть прочные нравственные начала, которые не надо контролировать, потому что они являются частью менталитета, национального характера. В России на сегодняшний момент философские и психологические исследования констатируют полное размывание нравственного идеала – его не удается нащупать, «сгустить» из обрывков общественных настроений и мечтаний.
«По нашему наблюдению, между поколениями в современной российской действительности лежит некая грань, связанная с дефицитом положительных нравственных запечатлений. Наше главное и основное богатство – “добрые люди Руси” (слова, принадлежащие одному автору ХIХ в.) – как бы расходовалось и расходовалось десятилетиями, и сейчас слой этот истончился так, что относительно взрослым (студентам) еще удалось увидеть кого-то, встретиться с кем-то, кого они могут описать как нравственный образец, а теперешним подросткам сделать это уже труднее (всего одна треть школьников смогла указать такое конкретное лицо)» («Макропсихология современного российского общества», под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича).
Еще несколько лет назад директор института психологии РАН А. Л. Журавлев, выступая на конференции по синергетике, поставил вопрос о том, что стране необходима «нравственная элита». С тех пор запрос этот звучал неоднократно – и с научных кафедр, и с политических трибун. В общем, запрос есть. А нравственной элиты нет. Капиталистическая система и менталитет российского народа, вступая во взаимодействие, приносят малосъедобные плоды.
Крайний случай несоответствия менталитета народа и формы общественного устройства демонстрирует миру несчастная страна Гаити – единственная страна, образованная черными рабами, которые эффективно перерезали всех (поголовно!) белых колонизаторов-французов и вот уже два столетия пытаются выстроить справедливое черное государство. За это время Гаити стала одной из самых бедных, коррумпированных и криминальных стран мира, являя разительный контраст с Доминиканской республикой, расположенной на второй части острова – успешным процветающим государством, построенным под руководством испанцев. И дело тут не в том, что кто-то плохой, а кто-то хороший. Просто форма должна соответствовать содержанию. Капиталистическое государство только тогда обретает привлекательные черты, когда граждане созрели для этой формы организации. И один из главнейших моментов: когда внутренняя структура их личности обеспечивает возможность эффективных социальных – и политических, и экономических связей. Потому что эффективность этих связей невозможна без определенного уровня доверия, который возникает не только благодаря законам, но и в первую очередь благодаря высокому уровню обоснованного доверия людей друг другу. Хорошая работа может строиться либо на драконовском контроле, либо на внутреннем настрое «надо работать хорошо». Этот настрой – плод сложных социокультурных процессов, которые в России оказались менее эффективными – с точки зрения создания внутренней установки на хорошую работу. Огромное число людей с установкой на хорошую работу было, в частности, уничтожено революцией. В результате внешний контроль качества социального поведения (и хорошей работы в том числе) постоянно подменял формирование внутренней установки.
