– Не поймет пока, Аленька. Ты попозже почитай, как подрастет…
– А я и потом почитаю. И сейчас.
Ей казалось, что лежащий в люльке маленький Савелий все прекрасно слушал и даже понимал, и не важно, что маленький.
Она не узнает, каким он стал.
Увитые вьюнком стены дома, деревянная калитка позади сада, пруд – Алька не могла понять, по чему именно она будет скучать сильнее всего.
Мертвые не скучают.
Ну, скучала сейчас, отсчитывая последние секунды собственной недолгой жизни. Она уже не сомневалась, что умрет – просто знала это – гиганты ее не отпустят, живой не выпустят; пусть бы только сразу, а не постепенно…
И уже не задавалась вопросом «за что» – им было время задаваться раньше.
Рыжая Ташка, ее заброшенный сад, красный пенал, с которым та ходила в школу. У них были схожие рюкзачки: у Ташки с розовым мишкой на перекидной застежке, у Альки со златовласой рисованной куклой – подруга завидовала и предлагала «махнуться». И махнулись. Правда, не в первый год, а через – уже в третьем классе.
А мать ее, Алесту, наверное, любила – ну, как умела. Хотела для дочери лучшего, верила, что все пойдет хорошо.
Я не держу на тебя зла, мама.
И с бабушкой ругалась зря. Какие они в жизни – приоритеты, – разве важно? Важно, когда теплые руки держат твои и кто-то любит, любит не за что-то, а просто так; когда в глазах напротив светится поддержка.
Прощаю, мама. И ты не держи зла.
И Хельга любила тоже, по крайней мере, раньше, когда не ушла с головой в работу.
Люблю тебя, сестра.
Ту, которую была. Или которой стала. Не важно.
И Савку тоже.
Ты меня помни живой, ладно?
Пусть все думают, что она у «диких» – так будет проще. Надеются, что прижилась там, что обрела подобие счастья, что нянчит на грязных коленях выводок из мальчишек. Главное, что жизнь продолжается; главное, пусть где-то там, но дышит.
А что не успела многого? Так важно ли теперь?
Лишь бы только убили сразу, лишь бы не мучили. А она заберет с собой столько, сколько сможет.
Собравшись силами, Алька сжала меч – чиркнуло о камни лезвие меча – и, опираясь битыми ладонями о камни, поднялась с земли.
(Within Temptation – Stand My Ground)
Она выходила на свой последний бой изменившаяся внутри, постаревшая, «отжившая» свое. Готовая. Разум собран, тело звенит, кровь кипит – в таком состоянии не живут: сил не хватит, – в таком воюют в самый последний раз.
Зато все именно так, как она хотела. Внутри не храбрость, но пустота, внутри темно и почти не страшно – Алька боец, настоящий боец – пусть совсем ненадолго. Зато она запомнит себя не скулящей, не молящей о пощаде, но жесткой, даже если где-то неумелой, настоящей и честной. Той самой Алькой из собственной мечты.
Глупая.
Глупая, да. Злая, грустная, улыбающаяся.
Ее уже ждали.
За короткое время они подобрались удивительно близко – затянутые в броню «нелюди» с масками на лицах, и, стоило выйти из укрытия, как она бросилась на ближайшего. Атака, удар – отбит, замах и еще удар – снова отбит легко и играючи.
Они обступали ее, как загнанную в ловушку бешеную псину, приближались, все теснее смыкали кольцо, а Алька все крутилась, все размахивала мечом, все воевала – одна против всех; жалобно и резко звенел металл. И лишь спустя какое-то время заметила, что «панцирные» не нападают. Защищаются от ее неуклюжих потуг ранить, но в бой не идут.
Играются с ней? Дразнят? Ждут кого-то?
Она на секунду остановилась, опустила руки, позволила себе отдышаться. Еще злее, чем раньше, еще собраннее, еще чернее внутри.
Точно. Ждут. Кольцо из великанов расступилось мгновением позже и пропустило вперед новую фигуру, при взгляде на которую волосы Алесты зашевелились.
Человек. Не человек. Черноволосый, лицо жесткое, а за спиной – плащ или крылья? Нет, не человек – демон, – у людей таких черных глаз не бывает. Страшный, но не внешне – внутренне, – единственный без маски – он ужасал ее куда сильнее всех прочих. Так это для него ее припасли «нелюди»? Для главаря?
Алеста вполне могла себе представить, что сделали бы, поймай ее, «дикие», но этот? Тут логика отключалась, тут думать страшно. Такому не нужно тело, такому нужна душа – проклятый, нечеловек, настоящий зверь. Хуже Кошек, хуже плосконосых, хуже всех… Она и сама не понимала, почему едва не ударилась в панику – наверное, потому что ветер; наверное, потому что так страшно хлопают за его спиной в тишине полы черного плаща; наверное, потому что слишком бездонные без луча света глаза…
И она кинулась первая.
Ему? Живой она не достанется никогда. Никогда-никогда-никогда!
И вновь зазвенела сталь, засвистел вокруг стали воздух, пискнули от боли мышцы. Первый удар демон отбил лениво, второй не менее спокойно, от третьего, выбросив вперед руку, едва поморщился.
И этот тоже не нападает?
Алька скрипела от ярости зубами. Играет с ней, чтобы замучить позже? В груди вдруг проснулась невиданная доселе ярость – сволочь. Унижает ее на глазах у всех, наслаждается собственным превосходством, дожидается, пока все убедятся – он лучше, быстрее, сильнее. Главный здесь он.
Ну и пусть.
Рука сама потянулась к скрытому карману в штанах, и, пока меч вращался, отвлекая внимание противника на себя, Алька вытащила зазубренную на концах звездочку и резким движением метнула ее в главаря.
Не заметил! Пропустил! Так ему, так!!!
На темной ткани, прикрывающей ничем не защищенную грудь, медленно растекалось темно-красное пятно.
Попала!
Радость кончилась, когда она увидела, как меняются его глаза – как наполняются гневом, как темнеют, хотя темнее уже некуда, как от злости сжимаются челюсти…
Ну все, Бог мертвых зол, вот теперь по-настоящему зол – теперь потанцуем…
Она не ошиблась. Мгновенный выпад, и лезвие вражеского оружия просвистело так близко от лица, что Алька отшатнулась, едва не завалилась назад, кое-как ушла с линии. А после резануло по груди, а потом по ногам, и икры взвизгнули от боли, потому что подпрыгнула она в самый последний момент и резко. Потом захрипела лодыжка, потому что приземлилась она именно на нее – сломала? Ногу сковал спазменный жгут; Алеста закричала и начала оседать.
Черноволосый шагнул вперед.
Нет, она не умрет, стоя перед ним на коленях.
Встать!
А нога орет от боли, сопротивляется.
Встать!
Из пореза на груди льется кровь – на этот раз ее, горячая, родная. И почему-то скользким вдруг стал сжатый ладонью меч. Она тоже в крови? Аля не видела ее – чувствовала.
