Он не демон, он дерьмо собачье.
Сопливый слабак с человеческой душой – с ее ошметками.
Убить не смог? Дожился. Пощадил тогда, пощадил сейчас – что с ним станет дальше? Начнет ходить к злоумышленникам с платочком, вытирать им сопли, выслушивать про трудный жизненный путь? А после хлопать по плечу, говорить: «да, не повезло тебе, мужик/баба, крепись»? Может, еще пить начнет с ними вместе? Или колоться?
Она не злоумышленница.
Да начхать. Она – задание, которое он только что не выполнил, которое везет через дождь в собственной машине прочь от Реактора.
«У тебя на каждого клиента двадцать четыре часа» – ага, время еще есть.
Он очехренел, лишился остатков разума.
Пока Регносцирос поносил самого себя на чем свет стоит, Алеста – от шока и еще не случившейся смерти молчаливая – смотрела в окно. Не то на стекающие по стеклу капли, не то на мокрый городской пейзаж.
Она не спросила ни «куда едем?», ни «большую ли я получила отсрочку?» – вообще ничего не спросила. Шла за ним через коридоры Реактора, через этажи, а он делал вид, что так и надо, что он ведет ее «по делу», кивал знакомым ребятам из Комиссии.
«Что скажет Дрейк?»
А Дрейк вообще может ничего не узнать, если он не скажет, если увезет ее из зоны слежения маяков.
Сдурел. Он точно окончательно сдурел. Мысленно ругался, вел машину, а сам думал о том, что она так и окажется там, на Равнинах, в этой одежде – в этой бежевой длинной юбке, легкой белой блузке, в шлепках-сандалиях на босу ногу. А там снег.
Дай ей карту… Дай ей нож. Да на кой ей этот нож? Не спасет. Даже его бы не спас.
Щетки растирали по стеклу мокрые потоки, а сверху лилось так, что не видно дороги.
Ну и куда ее?
Ответ очевиден – только в загородную хижину, на окраину четырнадцатого, через несанкционированные порталы, через сигнальные зоны, через посты. Надо было уж тогда через Реактор… Черт.
– Сейчас мы заедем в одно место, я вынесу тебе кое-что, выпьешь. Потом поедем дальше.
Пассажирка, не поворачиваясь, кивнула. Интересно, если он вынесет ей яду, она все равно выпьет? Не будет же он рассказывать ей о том, что собирается напоить лабораторной сывороткой, которая на время гасит «идентификатор» тела – путает систему слежения Комиссии подменой химического состава крови? Действие сыворотки продлится несколько часов, за это время он успеет вывезти Алесту с Третьего.
Он рехнулся. Окончательно и бесповоротно.
Баал, не отрывая взгляда от дороги, устало потер подбородок.
Может, пойти к Начальнику, рассказать ему эту историю, как есть, без прикрас, и выслушать мудрый совет? Дрейк, скорее всего, девку заберет; отправит назад или не отправит – уже будет решать сам, но Баал тогда от всякой ответственности освободится. Причем выйдет из ситуации чистым, «справедливым» и не солгавшим.
Подумал. Посмаковал идею. И разворачивать машину почему-то не стал.
* * *
Она живая или уже мертвая?
Живая, если чувствует запах кожи салона, что с улицы пахнет дождем, если все еще способна слышать и видеть. Надолго ли?
Алеста потерялась во времени и пространстве: за окнами плыли незнакомые улицы, из-под колес разлетались брызги, сквозь лобовое стекло заглядывало серое и вспененное, как рельеф застывшего океана, небо. Желудок терзал голод; попытка вспомнить, когда и что она ела в последний раз, результатов не принесла – наверное, еще там, на Втором, в другой жизни.
Их было уже много – других жизней.
Ее день рождения, когда-то давно: подруги, подарки, сертификат на котенка – другая жизнь. Чердак, найденные книги, шкатулка бабушки – другая жизнь. «Загон» на работе у Хельги, голые мужики, занудные вопросы «кем хотите стать?» – другая жизнь. А еще в одной из таких других жизней Алька сидела у пруда на лавочке – о чем она попросила тогда? Чтобы планы матери не сбылись? Что ж, они не сбылись, как и ее собственные. Нужно было просить другое.
Но что?
Спросила себя, и не нашлась с ответом.
«Счастья» – явилось запоздалое откровение. Нужно просто просить счастья, в чем бы оно ни заключалось.
Водитель на нее не смотрел, но она чувствовала его присутствие кожей. Завяжи ей глаза, заткни уши и ноздри, а она все равно с точностью смогла бы сказать, что он находится рядом. А все из-за странного поля, которое его окружало; Алька никогда еще не чувствовала чью-то ауру так отчетливо: мощь, силу, тяжесть, что-то темное, клубящееся, пугающее. Оно, наверное, пугало всех других, но почему-то не ее – ее успокаивало. Может, потому что старая память: прошедшее между рукой и телом лезвие, зов расходиться, теплые руки, несущие сквозь снег, – а, может, просто потому что она устала бояться. Так или иначе, рядом с этим странным человеком она чувствовала себя куда лучше, чем с людьми в серебристой одежде или в одиночку в камере.
В нем не чувствовалось злости – вот почему; она поняла это с запозданием.
Машина ехала долго; в какой-то момент Алеста начала клевать носом. Проснулась оттого, что салон качнулся и застыл.
– Сиди здесь.
Она и так никуда не собиралась, кое-как разлепила глаза, кивнула.
Ее хмурый, как погода за окном, сосед, откинул волосы за спину, вынул ключи и вышел из машины; жестко хлопнула дверца, с улицы влетел порыв влажного свежего воздуха.
Он вернулся через несколько минут все такой же хмурый, только сухой плащ стал мокрым, и на волосах блестели капли.
– Пей.
Протянул ей стеклянную колбу, заткнутую крышкой. Маленькую, почти ампулу.
Алька повозилась с резиновой пробкой, достала ее, понюхала содержимое – то никак не пахло.
– Не яд, – рыкнул водитель.
Она и не собиралась спрашивать – выпила бы, даже если яд. Потому что так гуманней – дать человеку непонятное содержимое, добавить: «не яд», а после смотреть, как тот медленно засыпает. Хорошая смерть, не жестокая. В какой-то момент Алька даже пожалела, что это «не яд».
Выдохнула, заглотила содержимое колбы-ампулы, поморщилась – на языке стало горько.
– А теперь спи.
«Я есть хочу», – хотелось мяукнуть ей, но слова застряли в горле. Наверное, узникам не положено просить. А, может, она и правда по-тихому заснет и уже никогда не проснется?
Когда машина выехала с парковки, ее голова уже покачивалась на подголовнике, а веки сомкнулись.
Ехали долго.
Закрытыми ли или же открытыми были ее глаза, неизменным оставалось одно – дождь. Менялись улицы, пейзажи – городские и загородные, – поднималась и опадала стрелка спидометра, переключались на приборной панели цифры часов – снаружи все время лил дождь. Але начало казаться, будто он зарядил по всей планете.
