Она больше не думала – растеряла все мысли; голова плыла, кружилась, между собственных ног пульсировало – Алька протянула туда руку, чтобы коснуться, а потом…
Потом ей прямо в рот ударила горячая струя. И она до самой последней капельки влаги была выпита, вылизана, просмакована и проглочена.
В комнате стихло.
Баал, закрыв глаза, обмяк, а она, словно наевшаяся сметаны кошка – дурная от собственной дерзости и все еще облизывающаяся, – сидела у его ног.
Затем тихонько поднялась – тихо скрипнула половица, – запахнула ночнушку и, шатающаяся, глупая и отчего-то необъяснимо довольная, вышла из его комнаты.
Закрывая дверь, подумала, что если ее теперь выкинут из хибары, то выкинут как человека, отважившегося совершить главное ограбление мира, то есть полностью счастливую.
Глава 12
Он припер ее домой с улицы – толком не помнил, что говорил, как уболтал ехать с ним – как-то уболтал, – и теперь, доставив домой, шумно дыша, раздевал.
Красновато-каштановые кудри, округлое лицо, кофточка, под ней топик…
Стены особняка дрожали под напором страсти. Вот только страсть была фальшивой – чрезмерно пахнущей цветочными духами, мажущаяся красной помадой, чужая, будто не его собственная – Баал силился не видеть этого.
Он должен был утихомирить похоть. Как-нибудь…
Топик трещал, бюстгальтер тоже – на свет выглянули груди. Он уставился на них растерянно.
– Ну, чего же ты медлишь, красавчик? Давай…
Женщина, чьего имени он не знал, старалась помочь ему – извивалась, шумно дышала, стягивала с себя одежду, цеплялась за его штаны пальцами с длинными накрашенными ногтями.
– Не медли, возьми меня…
А он стоял. Через секунду пересилил себя – положил руки на чужие холмики, сжал их пальцами, взвесил – не то.
Не то, черт подери!
– Не смогу.
– Что?
Ему в лицо смотрели удивленные глаза. Почему-то зеленоватые. Чьи они, кому принадлежат?
– Не смогу с тобой кончить.
– Да ты ведь еще не пытался? Давай, я сейчас помогу… Ротиком.
В его ширинку вцепились, попытались вытащить наружу увязший в трусах и джинсовой ткани член – вцепились слишком сильно. А груди под руками казались не такими – вялыми, хоть и большими, дрябловатыми; соски отливали вишневым.
– Нет.
– Что?
– Нет, говорю.
На этот раз «ЧТО?!» пропечаталось на лице незнакомки – злое, осуждающее, с ноткой растерянности. Она не подошла? Почему? Ведь сам увязался на улице, сам говорил «пойдем», сам смотрел так призывно, что она не удержалась, уступила, – а теперь «нет»?
– Ну ты и сволочь…
– Я…
Он не стал долго разговаривать – ждать скандала, оскорблений, новых потоков злости, – просто положил руку ей на лоб и отправил жесткий энергетический сигнал – «спи».
Практически сразу же глаза незнакомки закатились – она вздрогнула, будто неслышно икнула и сползла по стене неуклюже, как мешок, до самого пола – он едва успел подхватить ее на руки. Уложил головой на плинтус, долго смотрел, дышал, думал, как избавиться от тела так, чтобы не обидно. Одеть, высадить на лавочке в парке? Узнать адрес, отвезти домой, оставить у порога?
Так ничего и не решив, опустился на корточки и принялся прилаживать друг к другу поверх обнаженной груди лоскуты порванной одежды.
* * *
(Boral Kibil – You & Me)
Если он переспит с ней – к чему в итоге придут их отношения?
А не переспать уже не сможет.
Ловушка. Ловушка, черт подери, в которую он сам себя постепенно загнал. Ведь видел, что шагает к краю, но шагал к нему, предпочитал слепоту – предпочитал опасную игру. В первую очередь с собственным сердцем.
Незнакомку он отвез по указанному в ее правах адресу, оставил у двери – слышал, внутри кто-то есть, и, значит, найдут. Вернулся домой, пытался забыться, злился, что не может выпить – снова за руль, – несколько минут посидел у камина, потом почувствовал, что нечем дышать.
Душе нечем дышать.
Пошел в парк.
Баал не любил парки – в них всегда царило людское умиротворение, благодать, покой – ложные для него благодать и покой, но хотелось тишины – не домашней, внешней. И теперь, совершенно не вписывающийся в обстановку, одетый во все черное, слишком грузный внутри и снаружи, он сидел среди деревьев на выкрашенных в ярко-желтый досках.
«Цепной пес в песочнице».
Просто не ехать бы никуда, не возвращаться, да нельзя. Почему он не установил на крыше хибары винтовку?
Потому что хотел быть там. Защитить ее там. Хотел быть с Алькой.
Дурак. Он был идиотом раньше, а теперь стал им еще больше.
Его отец когда-то сказал, что демона нельзя загнать в ловушку, но человеческая часть души сына однажды даст брешь и доведет того до беды – так и случилось. Не хотелось признавать, но прародитель оказался прав. Неизвестно, что все это время Баал пытался надежнее удержать в узде – свою черную часть или же белую? Ту самую белую, которой вдруг понравилось находиться на краю мира вместе с определенной девушкой, которой нравилась забота, светящаяся в карих глазах нежность, кроткость и необидчивость. Той самой части нравилось допускать сентиментальные мысли, нравилось смотреть, представлять, думать, мечтать…
Мечтать. Он, должно быть, в конец забылся! О каких мечтах может идти речь? Он – демон, она – обычная девчонка. Стоит ей пронюхать больше, как сантименты кончатся. Узнает, что у него крылья, – пнет по самым яйцам; скажет про отсутствующую половину души – и покатится, отвергнутый, по всем овражкам. Не он ли уже пробовал эту дорожку, думал, что женщинам можно доверять, что им можно открываться, что можно хотя бы надеяться на понимание?
Верил когда-то. Дурак.
Почему сам не видел, что допускает то, чего не должно было случиться? Завтраки – ладно. Обеды, ужины, уборки, близкое соседство (а куда ее было селить?) – ладно. Но зачем было подглядывать за ней на пруду? Зачем было идти туда следующим вечером? Почему не смог выгнать, когда позже вечером она вошла в комнату? Почему допустил то, что случилось после?
Ему хотелось стонать, рычать, хотелось вырвать на себе волосы – он ослаб.
Давно не пинали в пах? Не всаживали нож в спину?
Вспомнилась Ирэна – бывшая пассия, – на душе сделалось гадко.
– Ты сможешь полюбить меня такого?
– Я ведь с тобой.
– Полюбить сможешь, скажи?
– Почему ты допрашиваешь меня, милый?
– Просто скажи…
