И ей без разницы, что там внутри, что так тщательно скрывал Баал – какие секреты, тайны, обиды прошлого. Она излечит их все, ей хватит терпения, ей хватит любви, ей всего-всего хватит.
Только бы не скоро уходить, не выбирать имя, не разлучаться.
Перед глазами все время стояло его лицо: небритый подбородок, темные волосы и глаза, густые брови, красивый нос…
Аля кутала Баала внутри в золотое одеяло, как любимую куклу, как сломанную игрушку, как умирающего ребенка. Боялась, что не успеет чего-то важного.
Ей бы остаться, ей бы шанс, ей бы понять, как быть и что правильно.
А машина все не возвращалась.
Пустой двор, рваные порывы похолодавшего ветра, тишина.
На белую, пропитанную потом футболку закапали слезы. Утерев лицо, Аля отправилась ее стирать.
* * *
– Просто не уходи. Я не знаю, что там внутри, но… не уходи.
Ей хотелось сказать так много – «я вылечу», «я залатаю», «впереди счастливые времена», «я тебя люблю», наконец, – что из этого будет правильно?
Он приехал не обнимать ее, он приехал говорить – она видела это по напряженной челюсти, по сделавшейся негибкой фигуре, по стеклянным глазам – глазам готовым к боли.
Не надо боли, не надо, пожалуйста…
Алю трясло. Она сидела рядом с ним на крыльце и боялась раскрыть рот. Не успела спасти сломанную куклу, больного ребенка, не успела – ошиблась где-то раньше. И трясло не то от холода, не то от голодных спазмов, усилившихся вместе с расшатавшимися, как гнилые зубы, нервами.
– Что? Не тяни… не мучай.
Сидеть и не быть способной коснуться – нет пытки хуже. Отдери любящего от объекта любви – вот и медленная ядовитая смерть, вот и сердце без кожи.
– Говори. Говори уже… Что не так?
– Помолчи.
Ее оборвали не грубо – грустно, – и ей захотелось взвыть. Лучше злой Баал, лучше недовольный, чем печальный. Только не пустота в его глазах, не готовность к худшему.
– Не уйду, – вдруг прошептала Алька зло. – Не уйду, даже если будешь гнать!
Повернулась к нему, посмотрела мегерой, человеком отчаявшимся, лишенным самого ценного.
– Дура.
Такое же печальное, как и предыдущее слово; Алька поняла – сейчас заревет. Пусть будет дурой, но только с ним, только не отдельно. Хотелось обвить его руку ужом, хотелось повиснуть на ней и разрыдаться.
– Не гони. Баал. Пожалуйста, не гони…
Никогда не думала, что будет так цепляться за мужчину, а цеплялась. Потому что любила и уже не могла остановиться, потому что – ловушка или нет, – а залипла в это чувство полностью, впустила его в себя. Вместе с мужчиной, с его теплыми руками, с душой.
– Да в чем же дело? Скажи мне! Не мила я тебе? Не любима, не нравлюсь?
Пусть лучше прозвучит сразу, пусть хлестанет по голому сердцу, пусть наповал.
– Нравишься.
Сжимавшие сердце тиски медленно и с грохотом разъехались в стороны, разжались.
Нравится.
Нравится. Нравится…
Значит, не в ней проблема; Алеста вдруг воспарила фениксом – если нравится, все остальное можно решить. Можно преодолеть, можно справиться.
– Баал…
– Аля…
Он никогда не звал ее коротко и ласково; горло сжал спазм.
– Баал… Все будет хорошо.
– Не будет. Все, что произошло между мной и тобой, это…
– Ошибка?
В этом слове прозвучал весь всколыхнувшийся внутри ужас. Нет, только не это, она – Аля – не «ошибка». Быть такого не может.
– Исключение из правил. Которого не должно было случиться.
– Если случилось, значит, должно было, – возмутилась с жаром.
– Нет.
– Почему?
Тишина.
– Почему? Почему? Почему?
Баал повернулся и посмотрел так тяжело, что ей показалось, что на плечи лег заполненный цементной крошкой мешок.
– Я – демон.
Несколько секунд она переваривала эти слова – выражение лица растерянное, в глазах пустота.
– Что это значит? – спросила, наконец. – Ты ешь людей живьем?
– Нет.
– Душишь младенцев?
– Нет. Ни одного еще не задушил.
– Ты постоянно что-то разрушаешь? Ломаешь? Портишь?
Баал вздохнул – от ее предположений ему хотелось грустно улыбаться; Алеста явно сравнивала его с существами, которых видела на Равнинах. До того демонами она считала именно их.
– Скорее, строю.
Ему вспомнился сарай и забор. Хоть и покосившийся, но поставленный своими руками.
– Тогда что это значит – «я – демон»? Ты проводишь какие-то сектантские ритуалы?
– Нет.
– Портишь людям жизнь?
– Нет.
– Делаешь их хуже?
– Не хуже, чем они уже есть.
Аля жевала губы и напряженно размышляла – собственным поведением она напоминала ему не то прокурора – «как давно вы занимаетесь разбоями и криминалом?», – не то адвоката – «мы сумеем вас защитить, если выясним, что вы невиновны». О да, сейчас она пыталась выяснить степень его виновности, пыталась переложить это на себя, на «них» – их совместную жизнь, мечты о которой – он видел – уже плескались в ее глазах.
И вместо злости или страха, его топила нежность. Она старалась выяснить и понять для себя его изъян не для того, чтобы оттолкнуть или обвинить, а для того, чтобы жить с этим.
Она пытливо смотрела на него, а он в пол.
Да, легкого разговора не выйдет – эта женщина так просто не сдастся.
Баал не мог понять, рад он этому или нет.
Они переместились на кухню.
Полумрак, в углу жужжит холодильник, и больше ни звука, если не считать бьющуюся о стекло муху. Поверхность плиты источала запах вчерашнего жира – с утра ее никто не включал.
– Объясни мне.
Ее голос впервые звучал требовательно, как будто Алеста уже имела на него права.
«Жена, да и только».
– Объяснить что?
– Ты – демон. Что это значит?
– Что мой отец был демоном.
– А мать?
– Мать – человеком.
– Значит, ты демон только наполовину?
– Да.
– И что? В чем заключаются твои обязанности как демона?
– Доставлять души людей в ад.
Аля умолкла. Подошла к холодильнику, достала оттуда морс, не спрашивая, хочет ли он пить, разлила в два стакана – она всегда все делила на двоих – ему это нравилось.
