Альку печалило другое – она его подставила. Баала. Отправилась на Равнины без разрешения, не смогла далеко уйти, стащила чужой пистолет, заставила ради себя рисковать. А если бы его ранили? Убили?
Нутро скрутила апатия.
Все тщетно. Смотреть в его хмурое лицо больно, потому что до сих пор любит, а разговаривать им не о чем. Ее спасли, теперь доставят в Город и даже хорошим словом не помянут. А на Танэо ей самой теперь, увы, не добраться.
В обед спросила:
– Ты проводишь меня назад в мой мир?
Тишина. Губы поджаты, волосы убраны в хвост, брови нахмурены – хозяин дома не желал с ней говорить. Алька его не винила, только расстраивалась.
– Я не дойду одна…
Об этом он уже знал – видел ее потуги.
– …а здесь мне делать нечего.
Хотелось не пресного супа, а мяса. Или сырного пирожка. И еще свербело в груди при мысли о том, что он и сам может быть ранен. А еще из-за нее снова пропустил работу – выхаживает, откармливает, все раны обработал и залепил пластырем.
– Тебя не ранили там? Самого? – спросила тихо и не удивилась, когда вновь не получила ответа. – Пожалуйста, проводи меня. Проводи обратно, ты ведь предлагал…
– Нет.
Жестко, хлестко. И ее вновь оставили одну.
Алька вытерла одинокую слезинку и стала смотреть в окно. Раньше ей предлагали дорогу домой, сопровождение.
Теперь не предлагали ничего.
* * *
Верил ли он, что у них что-то получится? Видел ли совместное будущее безоблачным, знал наперед, что оно обойдется без стычек, что любой проблеме сразу же найдется решение, а ссоре компромисс?
Нет.
Но был готов дать этому шанс. Ей и себе.
Регносцирос снова сидел на крыльце, смотрел на ночное небо, курил. Сегодня он кормил ее четыре раза, она дышит, поправляется, все будет хорошо.
Вот только Дрейк… С какими новостями к вечеру завтрашнего дня появится он? Отпустит ли? Сдержит слово?
Сдержит, всегда держал – Регносцирос в Начальнике не сомневался. Только почему-то волновался – как мальчишка, как в детстве, когда приносил матери цветы.
Сигаретный дым, похожий на белесые, растянувшиеся до горизонта облака, подхватывался ветерком и уплывал за угол.
* * *
А утром со двора доносился стук молотка и долетал свежий ветер.
Солнечно.
То принималась жужжать пила, то замолкала, уступая место спокойному пению птиц и шороху трав, то двор вдруг вновь сотрясался от рубящих ударов, постукивания друг о друга плиток черепицы, вжиканий рубанка – Баал работал.
Аля поднялась с кровати, смогла. Ныло бедро, болела спина, не поворачивалась вправо шея – застудилась, что ли, той ночью? Ничего, отойдет.
Какое-то время сидела на кровати, свесив ноги на пол – водила ступнями по шероховатым доскам. Все хотела вписать в список новый половик – постелить в спальню, – не успела. Когда-нибудь забудется и это. Бабуля учила, что все проходит – пройдет и это, – просто пережить.
А утро чирикало воробьями, искрилось теплым светом, носилось за окном вместе со шмелями от цветка к цветку – хорошее утро.
Еще бы мысли не такие мрачные, еще бы проблеск надежды в душе и лучик солнца внутри, чтобы разогнать мрак, но… хватит и достойного прощания, чтобы без слез.
Алька много думала этой ночью – расставляла детали по полочкам, вспоминала, тонула в сладких грезах несбыточного и жестких мыслях о реальности. Решила, что нужно извиниться, – это главное, – а там идти своей дорогой.
Встала. Запретила себе плакать.
Позавтракает, а там во двор.
Она подошла к нему со спины и долго любовалась ей: рельефными мышцами, мощной шеей, широким разворотом плеч, выступающим рисунком бугорков – знала, какими они ощущаются под пальцами. Теплыми, тугими, сильными. Помнила, какой гладкой от пота может стать кожа, какими шелковыми и тяжелыми ощущаются вьющиеся локоны, обожала покусывать мочки ушей…
Вновь едва сдержалась, чтобы не расклеиться. Не в такой солнечный день.
– Баал, – позвала тихо, и мужчина у стены сарая застыл. – Мне пора.
Он не обернулся.
– Я придумала себе имя. Пусть меня зовут Эльзой, ладно? А фамилия может быть любой – Кристи, например. Или Риттон – без разницы.
Тишина; скрип старого флюгера на крыше, покачивание цветов у крыльца.
– Эльза Кристи, говоришь?
– Да, – Алеста смутилась. – Не звучит?
– Нет.
– А Эльза Риттон?
– Тоже.
Он ударил молотком по стене три раза – вколотил по самую шляпку торчащий гвоздь.
– А какое звучит?
– Думай. Время есть.
Нет у нее времени, совсем нет, надо уходить.
– Я… – Алька замялась, – …хотела сказать тебе спасибо за одежду. И за то, что спас, – за все.
Стали холодными ладони, ватными ступни, замутило живот. Ей не хотелось уходить, не хотелось, чтобы это все – утро, диалог и прощание – вообще происходило, но разве судьбу выбирают? Иногда она выбирает за тебя.
– Ты отвезешь меня в город?
– Нет.
Пауза.
Придется идти самой?
– Тебе некогда сейчас? Тогда, может, позже?
– Нет.
Интересно, сколько километров до города, – сможет ли она дойти? А телефона здесь нет, такси не вызвать. Да и, опять же, куда без документов? Наверное, теперь он откажет ей и в этом.
Что ж…
– Пожалуйста, отвези меня.
Ей вдруг захотелось перейти на «вы» – сказать «отвезите». Стало одиноко и неуютно стоять здесь, в чужом дворе – Алька никогда не умела ни клянчить, ни выпрашивать, но как добраться самой?
– Пожалуйста…
– Нет.
– Я ведь пешком не дойду!
– Не дойдешь.
– Ну, хотя бы вызови мне такси – я потом накоплю… отдам. И за пистолет отдам, за все…
За все, что скажешь.
– Не буду я ничего этого для тебя делать.
Баал, наконец, обернулся. Отложил молоток, откинул со лба волосы, посмотрел хмуро и исподлобья.
– Но почему? Почему? Я ведь не прошу о многом – вызовите такси, доставьте в Город, и Вы (она все-таки перешла на «вы») никогда меня больше не увидите.
– Нет.
Он, кажется, ее «выканья» даже не заметил.
По щекам покатились слезы, стало обидно.
– Но почему? Я ведь не прошу многого…
– Да потому что, – грубовато ответили ей и уперли мощные руки в бока, – если я сделаю тебе новые документы, вызову такси и отпущу в Город, кто тогда будет рожать мне детей?
